Я смертельно боялся армии

ЧЕЛОВЕК ИЗ ДОЛИНЫ СКОРБИ…

Была пятница. В те ранние семидесятые пятница ещё была днём рабочим, правда, уже укороченным.

Зазвонил телефон. Это был Абрашка Цалаф, профессор беэршевского университета, учёный из Риги, работавший на кафедре высоких напряжений электрофака. (К сожалению, он умер совсем молодым, полным сил и замыслов…)

– У меня сидит специалист по проектированию железных дорог, – сказал Цалаф. – Поговори с ним, авось заинтересуешься.

У нас, тоже недавних репатриантов, была налажена система передачи прибывавших из СССР специалистов "с рук на руки", пока кому-нибудь из нас не улыбалось счастье, и "новенький" начинал работать.

Через считанные минуты я вошёл в Абрашкин кабинет на электрофаке. Меня, кроме самого профессора, приветствовали двое: мужчина лет за пятьдесят и серьёзное юное создание (Дине было девятнадцать).

– Здравствуйте, – сказал я по-русски.

Абрашка кивнул и пожал протянутую руку, а отец и дочь (девушка была похожа на отца – статью, сухощавостью, внешней серьёзностью; позднее, познакомившись с Саррой, я увидел, что обе дочери, и Дина, и её старшая сестра Юдит, больше походят на мать) ответили:

– Шалом.

Отец прибавил:

– Шалом рав!

"Выё… – подумал я. – Бывает…" А сам спросил:

– Вы давно в Израиле?

– Йомаим, – ответил отец.*

– Ми-шилшом, – ответила дочь.**

"Выё… – опять подумал я, утверждаясь в первом впечатлении. – Оба!"

– Откуда?

– Ми-Новокузнецк.***

* – Йомаим, – ответил отец.. – (иврит) – Два дня, – ответил отец.

**– Ми-шилшом, – ответила дочь. – (иврит) – с позавчера, – ответила дочь.

***– Ми-Новокузнецк. – (иврит) – Из Новокузнецка.

"Ещё как выё…!" – окончательно уверился я.

Беседа некоторое время протекала на двух языках: я, проживший в Израиле несколько лет, поработавший, повоевавший и худо-бедно обучившийся ивриту, обращался к гостям по-русски, а свеженькие репатрианты с двухдневным стажем отвечали на свободном, правда, несколько высокопарном, языке Святого писания. Например, отрицательную глагольную форму "я не…" они выражали не словосочетанием "ани ло…", как было принято в разговорной речи, а правильным литературным оборотом "эйнэни…", и это усиливало моё о них мнение: "выё…". Но, вместе с тем, росло удивление: в то время, в ранних семидесятых, мне ещё не встречались люди, привезшие с собой из советского галута хотя бы маломальский запас ивритских слов и умение связать их в членораздельную фразу.

Не стану подробно расписывать течение нашей беседы; я продолжал обращаться к гостям по-русски – уже не из высокомерия, которое быстро улетучилось, а из-за скудости моих познаний – в сравнении с блестящим ивритом Абрашкиных гостей.

Я усадил Элиэзера и Дину в мою машину и уехал с ними к себе на железнодорожную станцию (я работал инженером Южного отделения дороги по СЦБ и связи). Рабочий день ещё не закончился, в Тель-Авиве я застал начальника проектного отдела Кальмана Слуцкого и передал телефонную трубку Элиэзеру:

– Он китаец, можете говорить с ним по-русски.

На мою реплику реакции не последовало, и беседа протекала на иврите.

Собеседники договорились: хотя штат полностью укомплектован и новые работники не требуются, всё же завтра новый репатриант подъедет в Тель-Авив в отдел проектирования, – подъедет просто так, для ознакомительной беседы, скорее, как говорится, для очистки совести; пусть примет при этом во внимание, что его возраст… незнание западных стандартов (а Израиль страна западная)… отсутствие опыта – не российского, не опыта вообще, а имеется в виду определённая конкретика…

О впечатлении, произведённом Шульманом в Тель-Авиве, я узнал от самого мэтра, от Кальмана Слуцкого. Он позвонил мне:

– Ну и калибр ты нам послал! ТАКОГО я не могу не принять, не хочу брать грех на душу. Такие на улице не валяются. Вот – написал письмо Генеральному, пусть ломает голову.

Я с облегчением вздохнул: ещё один нашёл работу, слава Богу.

(Удачи случались у меня и до того, и после, но они были, к сожалению, нечасты… Правда, в конце концов устраивались все, у нас бытовало поверье – в те благословенные времена правильное: кто хочет жить в Израиле, тот сумеет это осуществить, Израиль подобен зеркалу – какую рожу ему скорчишь, такую получишь в ответ. Формула оставалась справедливой долго, два десятилетия, до начала девяностых. А потом… потом и страна изменилась, стала совсем иной, на прежний Израиль не похожей, и алия пошла не та: не хуже, не лучше предыдущей, а – другая алия, "племя младое, незнакомое" ринулось из распадающейся империи в наши палестины. Мы пытались им помогать – по-старинке, ан не получилось – по-старинке-то. Мы растерялись – многие из нас, "ватиков"-старожилов.

Нашлись, правда, такие, кто приспособился: пооткрывали прибыльные "теплицы", стали стричь из всевозможных Фондов, с различных ведомств ассигнования, субсидирования… – разбогатели. Всегда находятся ушлые ребятки, которым – палец в рот не клади: они безошибочно оказываются в нужном месте в точное время.)

Однако, этому нелирическому отступлению сейчас не время и тут не место. Тысячелетье у нас на дворе длится покуда ещё второе, век двадцатый, а год – одна тысяча девятьсот семьдесят… думаю, четвёртый.

Элиэзер начал работать в проектном отделе, Сарра, опытный врач, была принята в систему одной из больничных касс (опытные врачи экзамены в те времена не сдавали), девочки учились в университете: Юдит продолжила учёбу, начатую в Ленинграде – там её из ВУЗа вышибли после подачи заявления в ОВИР, а Дина поступила в Тель-Авиве на электрофак. Как мы учили в школе на уроках немецкого языка, "Ende gut, alles gut".*

Оказалось, что это было совсем не Ende,** до Ende было ещё – далеко-далеко.

* Ende gut, alles gut. – (нем.) – Конец хорош, всё хорошо. (Конец – делу венец.)

** Ende – (нем.) – Конец.

Вот что произошло.

…В газетах появились статьи о том, что Главный раввин Армии Обороны Израиля встретился с новым репатриантом из "Сибирии", на фотоснимках рядом с благообразным бородатым офицером с ермолкой на голове стоял Элиэзер Шульман.

Через некоторое время газеты поместили фотоснимки того же Элиэзера Шульмана рядом с Главным раввином Израиля и с сообщением о встрече и тёплой беседе.

Прошло ещё не так много времени, и на фотографиях Шульман стоял рядом с Президентом страны, а газеты расписывали… (!!!)

Я позвонил Шульманам.

– Завтра мы собираемся в Беэр-Шеву, – сказал Элиэзер, – там живут наши новокузнецкие друзья, может быть вы их знаете, Миша Беркович, врач, кандидат наук. Если хотите, созвонитесь с ними, встретимся. Запишите номер телефона.

Мы провели вместе чудный вечер. У меня появились в Беэр-Шеве новые друзья, Роза и Миша – трудно сказать, откуда: из Новокузнецка? из Черновиц? – обычная и вечная еврейская кочевая история, как у Шолом-Алейхема: "еду прямо, еду Ровно" – чтобы ввести в заблуждение противника, имя которому советская власть и её всеобъемлющая система тотального сыска…

Элиэзер Шульман родился в Бесарабии в 1923 году. Улица разговаривала по-румынски (как-никак – Румыния), по-немецки (рядом Черновцы, часть Австро-Венгерской империи), дома безраздельно господствовал идиш. А какая еврейская семья могла себе позволить не обучать детей лушн-койдешу?! Мальчику в тринадцать лет предстоит бар-мицва, девочке в двенадцать – бат-мицва, дети должны разговаривать по-древнееврейски, как же иначе, ведь – ба-шана аба б'Ерушалаим!

(Соплеменники и сверстники бессарабских мальчиков и девочек в эти самые годы, пройдя, как сквозь строй, через пионерскую организацию, готовились к вступлению в комсомол, чтобы стать передовым резервом Партии большевиков. До сих пор – а мне уже минуло 68 и позади целая жизнь – до сих пор помню: "Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…" За что, Господи?!)

Советские дети, и еврейские в их числе, хором славили: "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!", а юноша Элиэзер вступил в молодёжное сионистское движение "Бейтар".

Но – с Востока пришло непрошенное "освобождение". Шестнадцатилетний Элиэзер вошёл в подпольную группу "аф-аль-пи" ("вопреки всему") и стал готовиться к нелегальной алие, которой помешали два события: началась Вторая мировая война и перед молодым человеком распахнулись сибирские просторы. Началась бессрочная ссылка.

Элиэзер сменил много профессий: был чернорабочим, кузнецом, трактористом – нужно было не только жить сегодня, завтра, послезавтра, нужно было выжить, выжить, во что бы то ни стало.

В посёлок по распределению мединститута прислали двух девушек, двух молодых врачей. Одну, высокую, статную, с лёгкой картавинкой и внимательными серыми глазами (как у С.Шипачёва: "Мне глаза твои забыть едва ли. / У евреек, кто-то мне сказал, / Может, только в древности бывали / Серые, как у тебя, глаза…") заметил ссыльный поселенец. Почему она обратила на него внимание, почему выделила из толпы? – Судьба…

Одна из лагерных чиновниц, сожительница высокопоставленного офицера, по-доброму посоветовала:

– Оставь его, "мой" сказал, что его всё равно не сегодня-завтра добьют… если сам не окачурится.

Не оставила, не бросила. А в 1953-ем умер Сталин.

Элиэзер закончил техникум, строил железные дороги, заведовал отделом генплана и транспорта в проектном институте в Новокузнецке – так и остался сибиряком.

Родились девочки, старшую назвали Юдит, младшую Дина. Элиэзер сказал жене:

– С девочками буду разговаривать только по-древнееврейски. Постарайся тоже.

Она старалась, заучивала странные слова.

Когда подошло время рассказывать девочкам сказки, отец решил: лучше, чем библейские сказания, литературы в мире не существует.

Взял тетрадь, ручку и сел за стол.

Печатным шрифтом, слово за словом, строчка за строчкой, справа налево он стал по памяти записывать древние тексты. Удивительно: он помнил всё!

Первым языком сибирячек Юдит и Дины был иврит, первыми сказками – легенды из еврейской истории, первыми героями стали Авраам, Исаак (нет, Ицхак, как в ТАНАХе) и Яаков, Моисей (Моше!) и Бар-Кохва, цари Саул (да нет, не Саул, а Шауль!), Давид и Шломо. Позднее девочки, по каллиграфическим записям отца, выучили "Шир hа-ширим" ("Песнь песней") – лучшую поэтическую книгу всех времён.

На книжной полке, вместо поточной продукции социалистического реализма, высились стопки тетрадок, исписанных – от руки – древними еврейскими буковками.

Вот тогда-то и пришло к Элиэзеру озарение. Человек с техническим мышлением, привыкший к проектированию, знакомый с понятием "масштаб" и претворяющий в реальность начерченное на карте, обратил внимание на продолжительность жизни библейских персонажей. А что если промасштабировать описанные в Книге книг сроки, привести их к привычным нам величинам?

Элиэзер принялся с помощью графиков анализировать встречи, пересечения и взаимоотношения поколений, столкновение жизненных путей древних героев, заживших под карандашом исследователя нормальной человеческой жизнью. Карта времён сжалась, графики событий, приведённых к реальным размерностям, стали раскрывать одну тайну за другой.

Так, вместе с извлечением из памяти и изложением на бумаге древних легенд, родилось открытие.

Вот цитата:

"Элиэзер Шульман обучал Библии своих детей в тяжёлых, необычных условиях, когда они находились в далёкой сибирской ссылке. Он вычерчивал для своих детей годы и даты библейских событий в виде наглядных таблиц и графиков. В процессе изучения выяснилось, что таким путём можно найти объяснения важным явлениям, происшедшим в начале истории человечества и в начале истории еврейского народа. Элиэзер Шульман создал отличное и многостороннее справочное пособие для общедоступного и правильного восприятия начала нашего духовного и национального бытия."

Под приведёнными словами стоит подпись: Профессор Хаим Гварьяу, Председатель Общества по исследованию Библии и Председатель Всемирного Библейского Общества.

А вот ещё цитата:

"Своими расчётами, при помощи комментариев и толкований наших учителей, да будет благословенна память о них, автор создал важный труд широкого охвата и больших размеров, так что каждый, кто изучает его, поражается величине вложенного в него труда, в особенности учитывая, что большая часть работы была сделана, когда автор находился во тьме сибирской ссылки.

Я благословляю Элиэзера Шульмана, чтобы он увидел плоды своего важного мероприятия и чтобы пришли ученики и исследователи и воспользовались его книгами для понимания порядка событий в истории нашего народа."

Подпись: Авраам Каане Шапира, Главный раввин Израиля.

Признание пришло через десятилетия. А тогда, в Сибири, в мрачные годы советского режима, приходилось рассчитывать каждый шаг: ответственность не за себя одного, а за самых близких людей требовала мужества и осторожности.

Жизнь шла своим чередом. Рядом были разные люди: друзья-приятели, коллеги, недоброжелатели – явные и скрытые, как обычно бывает в жизни.

Некоторые евреи, с удивлением узнав, что Шульман владеет ивритом, стали просить: покажи, что это за язык, научи…

И показывал. И обучал. И, наверное, боялся.

Миша Беркович как раз из тех, кому Шульман преподавал иврит в Новокузнецке.

– Прошёл слух, что из западных областей евреи начали выезжать в Израиль. Лёня восстановил прежние связи с бессарабскими евреями и стал готовить нас к отъезду. Подавать документы в ОВИРы сибирских городов смысла никакого не было: поувольняли бы с работы, кое-кого упрятали бы за решётку, а остальным позатыкали бы рты. Лёня начал подыскивать варианты для обмена квартир. Меняли Новокузнецк на Черновцы – с доплатой, с переплатой, лишь бы уехать. А в Черновцах подавали на выезд. Там-то можно было и на лапу дать, система была уже отлажена. Шульман потратил на нашу "пересылку" несколько лет, переправил в Израиль всю группу. Сам, как настоящий капитан, покинул судно последним.

Вот такая история…

Правда, далеко ещё не вся.

Сибирское исследование Элиэзера Шульмана вышло в свет в издательстве Армии Обороны Израиля в 1981 году, за изданием последовало указание Главного армейского раввина: принять книгу в качестве учебного пособия по изучению ТАНАХа и еврейской истории во всех армейских учебных заведениях.

…Я держу в руках эту необычную, тёплую на ощупь книгу. Раскрываю её, перелистываю страницу за страницей. Мелкий разборчивый почерк – рука самого автора, так в древности летописцы записывали свои послания потомкам (издание-то – факсимильное!). Графики, диаграммы – пока чёрно-белые. Следующее издание, тоже армейское, будет в цвете, и выйдет оно не только на иврите, но и в переводах – на английский, французский, испанский, русский…

"Каждый, кто увидит, будет удивлён и поражён колоссальной работой, проделанной при создании этой книги, тем более, что работа над ней была начата в долине скорби в глубине страшной Сибири.

Да будет благословлён за труд и большую работу, и да придут ученики и напьются из чистых вод, чтобы с лёгкостью понять и познать порядок событий."

Мордехай Элияу, Аришон Лецион, Главный раввин Израиля.

Через пять лет после выхода второго издания "Последовательности событий в Библии" издательство Армии Обороны Израиля выпустило ещё одну книгу Элиэзера Шульмана – исследование "Иудейской войны" Иосифа Флавия – на основании исторических фактов и глубокого их анализа. В своём исследовании сибирский узник ведёт непримиримый аргументированный спор с древним историком-вероотступником, обвиняя его в намеренной фальсификации фактов в угоду власть предержащим, как это бывало с вероотступниками во все предыдущие и – особенно! – последующие времена.

Элиэзер Шульман продолжал работать в проектном отделе израильской железной дороги. Раз в неделю он приезжал в Беэр-Шеву, просил меня отвезти его в пустыню. Я заранее подгонял собственные планы таким образом, чтобы в назначенный Шульманом день провести профилактические работы на какой-нибудь негевской станции, а таких в моём южном округе было несколько: в Димоне, Мамшите, Ороне, около мошава Неватим.

Шульман приезжал накануне вечером, мы допоздна засиживались в кухне, опустошали бутылку водки, мой гость – сибирская косточка, умел и любил за компанию выпить, но никогда не напивался. Он был интересным собеседником, много знал, многим интересовался, острил ненавязчиво и со вкусом, никогда не перебарщивал и над собственными остротами не смеялся, был серьёзен, а шуткам собеседника тихо и искренне улыбался.

Выезжали мы до рассвета, затемно. К месту назначения приезжали с зарёй. Элиэзер брал термос с холодной водой, сумку для проб и уходил в пустыню. Поступь его была основательной, упругой, шёл он не торопясь – походкой бывалого землепроходца, сквозь толстые линзы очков щурился на солнце, иногда приставлял ко лбу ладошку козырьком, солнечных очков не любил, не носил.

Я занимался на станции своими делами: проверял аккумуляторы, доливал привезённую с собой дистиллированную воду, замерял параметры приёмо-передатчиков, добавлял охлаждающую жидкость в радиаторы ламп-усилителей мощности, чистил волноводы, антенны…

Часа в два Шульман возвращался из пустыни. В сумке он приносил камни, в полиэтиленовых мешочках лежали пробы песка, глины, почвы.

– У вас нет знакомого химика-аналитика, кто мог бы делать анализы за небольшую оплату? – спросил как-то Шульман. – Лучше бы бесплатно, за хорошее отношение. Мне приходится платить из собственного кармана, а он не бездонный…

Такого специалиста в моём загашнике не было.

Вопрос Шульмана показался мне странным: почему он должен искать лаборанта на стороне и платить свои деньги?

– А! – махнул рукой Элиэзер. – Не хочу от НИХ одолжений.

Я не стал допытываться, от кого от НИХ, не люблю лезть человеку в душу с лишними расспросами. Тогда я ещё не знал, что дни на поездки Шульман берёт в счёт своего очередного отпуска…

Поездки повторялись с большим или меньшим постоянством в течение нескольких лет – и в июльскую-августовскую жару, и в декабрьские-январские-февральские дожди и холода.

С годами, однако, визиты Шульмана в Негев стали нерегулярными и редкими, от случая к случаю. Несколько месяцев Элиэзер не приезжал вовсе.

А потом разразился скандал.

– Что-то там с твоим Шульманом не в порядке, – сказал мне Шмуэль. – Большой тарарам – на уровне Генерального директора, весь проектный отдел стоит на ушах ("кол махлэкэт hа-тихнун омэдеэт аль hа-ознаим").

Я позвонил Шульману.

– Банда бездарей и бездельников! – взорвалась мне в ухо телефонная трубка. – Что они понимают в проектировании! Стряпают чертежи, похожие один на другой, а что потом будет с полотном, с линией, никто не хочет думать!

– Элиэзер, успокойтесь, расскажите, что произошло.

– Банда бездельников и бездарей! – повёл он с начала своё повествование. – Что они понимают в проектировании!..

– Да успокойтесь вы, в самом-то деле! Расскажите лучше, что случилось.

А случилось вот что.

Целый отдел разрабатывал проект прокладки железнодорожной линии от нынешней конечной станции Цэфа (Гадюка) в центре Негевской пустыни до самого южного порта страны, до курортного Эйлата.

Средства на строительство выделила вроде бы Канада.

Почему Канада?

А вот почему.

У этих зажравшихся заокеанских буржуёв, оказывается, чересчур много лишних денег, и они, то есть эти зажравшиеся заокеанские буржуи, уже много лет ежегодно ассигнуют какие-то невероятно крупные суммы для помощи странам третьего мира (беспредельный разгул гуманизма!). Там, в той стране третьего мира, куда поступают суммы, деньги прямиком попадают во вместительный бумажник единоличного правителя, там и задерживаются.

Обсудив создавшуюся ситьюэйшн-ситуасьён, правительство Канады решило прекратить бессмысленное подкармливание полудиких толстосумов, облачённых беспредельной властью. Вместо этого, – решили щедрые канадские кредиторы, – мы осуществим в нуждающейся стране какой-нибудь жизненно важный проект.

В качестве нуждающейся страны третьего мира щедрые канадские кредиторы избрали Израиль, а жизненно важным проектом должна была стать железнодорожная ветка, соединяющая вытянутую с севера на юг страну с Эйлатом: там и роскошные международные гостиницы, и крупный торговый порт, и… Словом, заокеанские деньги готовы были оплодотворить израильскую экономику. Нужен был проект.

– ОНИ такое напроектировали! – возмущался Элиэзер. – Опыта никакого, а самомнение из всех дыр так и прёт. Я ИМ говорю: вся ваша дорога после первого же дождя сползёт в вади. Разве так полотно прокладывают? Дожди в Негеве редкие, но бурные, борта речных русел оползневые, я вон сколько набрал проб и сделал анализов, а ОНИ – тяп-ляп, и проект готов. Ну, я и стал собственный проект варганить. ОНИ за свой проект получили сверхурочные, премиальные и назначили обсуждение под председательством Генерального. Сидит он во главе стола, слушает, а ОНИ докладывают, мозги ему засирают. Отговорила роща золотая, Генеральный поблагодарил, тут я встал, "слиха, – говорю, – прошу слова." Он милостиво кивнул: "Говори." Сказал я всё, что об ИХ проекте думаю и – бац! – на стол перед ним выложил мой проект: исследования почв, анализы, чертежи, пояснительная записка. Общий шок! Паралич! Коллективный! Генеральный смотрит, не знает, что сказать, он ведь в проектировании ни уха, ни рыла… Я своё сделал, теперь пусть он решает.

В конце концов Генеральный директор принял соломоново решение: отправил оба проекта – и выполненный коллективом, и детище Элиэзера Шульмана – на отзыв в проектный институт, обладающий большим опытом, кажется, в канадский. Отзыв недвусмысленно гласил: официальный проект порочен, к исполнению следует принять работу Элиэзера Шульмана.

– Когда ты это всё успел сделать? – спросил Элиэзера смирившийся с позором начальник отдела.

– Задерживался после работы, чертил, делал расчёты – ночами…

– Почему же ты не записывал сверхурочные? – начальник был искренним и доброжелатыльным.

Шульман взорвался:

– Крохоборы! Разбойники! Вот что вас всех интересует: сверхурочные! Вместо того чтобы страну строить!..

Думаю, что не один раз думал Кальман Слуцкий, глядя на этого сибирского каторжанина: "Почему ты не остался там, в своём дальнем медвежьем краю?" Очень уж допекал его Шульман.

В восемьдесят восьмом году Элиэзеру Шульману исполнилось шестьдесят пять лет – пенсионный возраст. Юбиляру устроили пышные проводы, наговорили хороших слов, пожеланий доброго здоровья и долгих лет жизни. Дочери были замужем, росли внуки, чего ещё человеку нужно.

К новоявленному пенсионеру обратился Генеральный директор израильской железной дороги. Он не высказывал, подобно своим подчинённым, пожеланий Шульману спокойной безмятежной старости, нет. Он обратился к виновнику торжества с неожиданным вопросом: согласен ли тот остаться в штате управления в качестве… советника Генерального директора по техническим вопросам. Наступила напряжённая тишина.

Шульман помедлил, взглянул в глаза Генеральному и ответил:

– Да, согласен… на добровольной основе. Пенсии мне на жизнь хватит.

– Не могу, – сказал Генеральный директор. – На железной дороге очень высокие требования по технике безопасности, я не могу позволить постороннему человеку, не числящемуся в штате, крутиться без страховки по территории. А страховку общественнику оформить я тоже не смогу, не имею права. Придётся зачислить тебя в штат, назначить содержание и оформить страховку, иного решения я не вижу.

После недолгого торга решили: Элиэзер Шульман будет зачислен на должность советника Генерального директора с месячным окладом в… один шекель.

Шульману выделили кабинет, в который он приходил по утрам, к восьми часам, и проводил время до конца рабочего дня. Иногда он выезжал на другие станции, приезжал и в Беэр-Шеву.

– Чем вы занимаетесь, Элиэзер? – спрашивал я.

– Работаю, – улыбался Шульман. – Перед Генеральным директором ежедневно встаёт уйма технических вопросов. Это означает, что вопросы встают не только перед ним, но и передо мной. От того, как я их решу, зависит позиция Генерального директора.

– Вам интересно?

Он ничего не ответил, лишь взглянул на меня сквозь линзы очков.

– В Сибири я спроектировал и построил тысячи километров пути. По моим путям ходят поезда – чужие поезда с чужими людьми ходят по чужой стране. А тут, у себя дома… хотя бы один километр…

Об Эйлатском проекте мы не говорили, его судьба осталась непроходящей болью Элиэзера Шульмана.

Когда советнику Генерального директора исполнилось семьдесят лет, его торжественно, уже окончательно, проводили на заслуженный отдых. Опять накрыли стол, опять говорили речи, желали здоровья и долгих лет жизни. Шульману в последний раз вручили расчётный лист на сумму в один шекель и увольнительное письмо с благодарностью за проделанную работу, подписанное Генеральным директором израильской железной дороги.

Престарелый пенсионер вышел на улицу. Слегка кружилась голова. Вокруг шумел большой город. Шульман сделал шаг вперёд – с тротуара на проезжую часть улицы. Заскрипели тормоза… удар…

Рентген показал перелом обеих ног. Страховка уже не действовала, она закончилась за несколько минут до дорожно-транспортного происшествия.

Умерла Сарра. Этот удар доканал Шульмана больше, чем удар автобуса, переломавший ноги. Сломалась жизнь.

На нервной почве пропал голос, Шульман мог только шептать. Стало трудно общаться по телефону, о приезде в Беэр-Шеву не могло быть и речи.

Всё же изредка, когда прорезался негромкий хрип, когда казалось, что можно издать членораздельный звук, Шульман звонил мне и произносил несколько слов.

Потом долго не звонил.

Потом позвонил я:

– Здравствуйте, Элиэзер.

Мне ответил чужой незнакомый голос:

– Вы ошиблись номером.

На противоположном конце линии положили трубку.

Больше я об Элиэзере Шульмане не знаю ничего.

Я не держал в руках проект железнодорожной линии на Эйлат, выполненный Элиэзером Шульманом, не знаю, что из грёз автора вошло в чертежи и пояснительную записку, а что осталось за строгими рамками проекта.

Бродя по Негевской пустыне, исследуя её рельеф, грунты, изучая погодные условия, делая расчеты, Шульман мечтал.

– Вы не представляете, сколько осадков выпадает за зимний период в Негеве, – удивлённо говорил мне Элиэзер. – Если их собрать вместе, получится небольшое море. Они и собираются вместе, стекаются небольшими струйками, речушками, вливаются в одно большое вади, наполняют его и стремительным потоком сбегают в Красное море, пополняют мировой океан. Если этот поток перегородить, построить запруду, получится водохранилище. По моему замыслу трасса пойдёт не вдоль вади, а по пустыне. Она пересечёт русло в трёх местах. Вместо строительства мостов через вади я хочу предложить плотину или даже плотины – две или три, это надо посчитать. На берегу образовавшегося водохранилища можно создать поселения, пусть люди занимаются сельским хозяйством и обслуживают железную дорогу. Солнце, вода, зелень, быстрый недорогой транспорт… Вы представляете?

Проект Элиэзера Шульмана был принят к исполнению.

Не случилось главного – исполнения.

Трасса должна была проходить через земельные участки, принадлежащие химическому комбинату Мёртвого моря. Да и основным назначением трассы было обслуживание комбината, транспортировка его продукции к портам Эйлата, Ашдода и Хайфы. Попутно, конечно, осуществлялись бы и другие, грузовые и пассажирские, перевозки, но главным клиентом оставался комбинат.

На прокладку трассы через владения промышленного гиганта требовалось согласие землевладельца.

Генеральный директор комбината Арье Шахар заупрямился: не хочу, чтобы доставка продукции моего комбината зависела не от меня, а от чужого дяди. Забастуют путейцы, машинисты, стрелочники, и вся продукция ляжет мёртвым грузом на складах. От этой железной дороги мне – одни убытки. Такая дорога мне не нужна.

В словах Шахара был, конечно, определённый резон. Выход он предлагал такой: передать владение железной дорогой комбинату, все её заботы, головные боли, неурядицы, которые постоянно возникают на государственном предприятии, Шахар готов был взять себе и, конечно, решить их – с пользой и для экономики страны, и для рабочих.

Правительство в то время не готово было отказаться от такого лакомого куска. На этом переговоры прекратились.

Канадцы махнули на евреев рукой и переадресовали деньги в другую страну, ведь – чтобы отказаться строить "на халяву", дураков в мире, даже в третьем, отыщется немного.

Так до сих пор нет у нас железной дороги на Эйлат. Зато есть здравствующие и процветающие чиновники, решающие судьбу страны и судьбы каждого из нас – чиновники властные, самовлюблённые, неистребимые. Они одинаково отвратительны – и в нашей прошлой, и в нынешней нашей жизни. А теперь появились чиновники – от министров и депутатов до мелких клерков – и среди выходцев из той самой страны, из которой приехали когда-то мы, каждый в своё время.

Я не знаю, сохранился ли в каких-нибудь архивах проект, выполненный Элиэзером Шульманом. Знаю, что после него остались книги, написанные мелким разборчивым почерком, большая часть этого кропотливого труда выполнялась в сибирской ссылке. Остались люди, которых он обучал в Новокузнецке ивриту, которым помогал жильё во глубине сибирских руд обменивать на жилплощадь в Черновцах; этих людей он затем переправил на Землю Обетованную. У них уже выросли дети и подрастают внуки.

Эпилог

Четверг 16 июня 2005 года, приблизительно половина третьего пополудни. Я только что пришёл домой. Телефонный звонок. Поднимаю трубку.

– Могу я говорить с Ильёй Войтовецким?

Голос довольно мрачный.

– Говорите.

– Это вы?

– Да, это я.

– Меня зовут Лев Зарецкий.

– Вы не родственник Володи Зарецкого?

(Москвич Володя Зарецкий, доктор химии, в 70-71 годах один из немногих в Москве, кто свободно владел ивритом и поддерживал постоянную телефонную связь с Израилем. После репатриации много лет работал в институте им. Х.Вейцмана в Рховоте.)

– У меня нет родственников в Израиле… Я знаком с Шульманом.

– Здорово!.. А… как вы узнали, что я имею отношение к Шульману?

– Как "как"? Сегодня в "Вестях"! Как вы смели?!

– Что?

– Как вы смели писать о Шульмане в прошедшем времени?! Кто дал вам право?!

– А… Бэ… Мэ…

– Кто дал вам право писать в прошедшем времени о живом человеке?!

– Элиэзер Шульман жив?!

– Я только что разговаривал с ним по телефону!

– Лёва, дорогой, вы мне подарили счастливый день. Элиэзер Шульман жив, подумать только! Во-первых, это само по себе здорово. Во-вторых, у евреев считается, что если живого человека по ошибке считают умершим, это верный признак, что будет жить долго. Диктуйте мне номер телефона, я сейчас же ему позвоню.

Тут же я набрал номер. Элиэзер ещё ничего не знал о публикации.

– Вы будете долго-долго жить, – пообещал я ему.

– Не очень надейтесь на это и приезжайте скорее в гости, пока не поздно, – говорит абсолютно живой Шульман.

– Я заканчиваю одиннадцатую книгу, – слышу я его голос. – Десять книг уже вышли. Приезжайте, я вам их подарю.

– Непременно, в самое ближайшее время.

PostScriptum

В ближайшее время не получилось: было много работы, потом долго и тяжело болела дочь…

Позвонил Миша Беркович:

– Умер Шульман.

Вот и всё.

ФОТОАЛЬБОМ