ЖДИ МЕНЯ
9 мая 1998 года по первому каналу российского телевидения шла
программа Александра Любимова "Взгляд", посвящённая Дню Победы.
Гостем программы был литератор и журналист, сын известного советского писателя
К.М.Симонова.
Ведущий
задал вопрос:
— Скажите,
пожалуйста, почему популярные стихи вашего отца "Жди меня" не стали
песней? Есть ли у вас объяснение?
— На эти
стихи было написано не менее двадцати пяти мелодий, — ответил А.К.Симонов, — но
ни одна не прижилась, не была адекватна стихам. Поэтому стихи отца так и не
стали песней.
Я сорвался
с места и бросился к телефону (передача была в прямом эфире, и ведущий заранее
сообщил номер телефона студии.) Линия долго была занята, а когда я дозвонился,
передача уже закончилась. Мне ответил женский голос. Это была помощница
А.Любимова, звали её Гаяна (она тбилисская армянка, очень милая девочка, её
видно на экране, за столом справа от ведущего.)
— Гаяна,
что значит — не стали песней? Стали, есть, существует такая песня, её поёт
целый народ, целая страна!
Я вкратце
рассказал Гаяне историю израильской песни "Ат хаки΄ ли"
("Жди меня").
— Напишите,
пришлите мне эту историю по почте, я передам письмо Алексею Кирилловичу, —
сказала девушка.
Я отправил
в Москву письмо и кассету с записью израильской песни. Всё дошло до адресата,
завязалась переписка и дружба с семьёй Симоновых.
Вот мои
письма. Мне кажется, что история, рассказанная в них, представляет интерес.
Первое письмо:
9 мая 1998 года.
Уважаемый Алексей Кириллович!
Очень жаль, что мне не удалось дозвониться до "Взгляда" во
время передачи: телефон был постоянно занят. После Ваших слов о том, что стихи
Вашего отца остались лишь стихами и не поются, я стал набирать номер студии,
но...
А вот Вам и история —
трогательная, удивительная история, связанная со стихами К.М.Симонова.
Герой моего рассказа родился
в Вене в августе 1921 года. Звали его тогда Соломон Дойчер.
После Anschluß´а,
в 1938 году, небольшой группе еврейских парней и девушек удалось на маленьком
судёнышке отплыть от Вены, спуститься по Дунаю в Чёрное море, оттуда через
проливы и Мраморное море пройти в Средиземное море и причалить к берегу
подмандатной Палестины. Среди этих ребят был семнадцатилетний Соломон Дойчер.
Юноша решил, что он обязан на время забыть языки своего детства – немецкий и
идиш – и очень быстро овладел ивритом и английским.
В 1939-ом началась Вторая
мировая война. В составе британской армии была создана еврейская бригада, и
Соломон Дойчер стал солдатом. С еврейской бригадой он прошёл по дорогам войны,
день Победы встретил в Италии.
В 1943 году произошёл случай,
повлиявший на всю его дальнейшую жизнь и, в некоторой степени, на судьбу его (а
потом и моей) страны.
Солдат Соломон Дойчер
собирался на дежурство. Он взял со стола книжицу, чтобы на посту, если будет
свободное время, почитать. Придя на пост, он открыл книжку и на титульном листе
прочитал название. Это были "СТИХИ О ЛЮБВИ" русского поэта
Константина Симонова в переводе на иврит Авраама Шлёнского. (Я хорошо знаю
иврит и могу засвидетельствовать, что перевод абсолютно точно передаёт силу,
поэтичность и дух подлинника). Первым стихотворением в сборнике было
"Жди меня". Можно себе представить, какое впечатление эти слова
произвели на молодого воина, оставившего в оккупированной нацистами Вене маму,
отца, родных: "Жди меня, и я вернусь. Только очень жди..."
У Соломона Дойчера был (и сохранился)
хороший голос. (После войны, в Италии, ему предложили остаться в Милане и
стать солистом театра La Scala, но Соломон Дойчер отказался, сказав, что мечтает
стать крестьянином на Земле Израиля.) Во время того памятного дежурства
родилась песня.
Однополчане сразу оценили и
слова, и мелодию. Песню полюбили. В перерывах между боями Соломона Дойчера
перевозили вдоль линии фронта, доставляли в госпитали, и под аккомпанемент
аккордеона он пел воинам (а ведь у каждого где-то остались родители, любимая
девушка или жена): "Жди меня, и я вернусь". Песня стала гимном
еврейской бригады, а автор и исполнитель приобрёл популярность, сравнимую со
славой Леонида Утёсова и Клавдии Шульженко. Записали пластинку — сначала на
иврите, а потом, когда стихи перевели на английский язык, Соломон Дойчер напел
песню и по-английски. Солдаты американской и британской армий запели на родном
языке симоновские строки, переложенные на музыку солдатом еврейского ополчения.
А в 1944-ом году произошло
ещё одно событие. Во двор римской синагоги вошёл американский офицер, зашёл
помолиться. У входа стояла плачущая женщина. Американец обратился к ней на
идише. Он спросил: "Почему вы плачете? Война, можно считать, закончилась,
теперь Бог поможет нам". "Бог не может мне ничем помочь, — ответила
женщина. — Моего мужа немцы убили на моих глазах, а сын ушёл из дому ещё в
тридцать восьмом, и с тех пор я о нём ничего не знаю."
Слово за словом, и оказалось,
что собеседники — родные тётка и племянник. Две сестры, уроженки польского
местечка, после Первой мировой войны покинули родные места, одна вышла замуж за
австрийского еврея и уехала в Вену, вторая вышла замуж за американца и
отправилась за океан. После прихода к власти нацистов связь между ними
прервалась. Офицер оказался сыном родной сестры.
Он забрал женщину к себе.
"Как звали твоего сына, который ушёл из дома в тридцать восьмом
году?" — спросил тётку племянник. "Соломон Дойчер," — ответила
она. Имя автора песни "Жди меня" было ему известно.
Он ничего не сказал ей,
опасался, что может оказаться совпадение: мало ли Соломонов Дойчеров среди
еврейских солдат! — и имя, и фамилия довольно распространённые. Связался по
телефону с командованием еврейской бригады, выяснил время и место выступления
группы самодеятельных артистов.
— Поехали! — сказал он тётке.
Объявили номер. И имя, и
фамилия певца были ей незнакомы. (К тому времени Соломон Дойчер сменил и имя, и
фамилию. "Соломон" по-библейски "Шломо", а фамилию он себе
выбрал "Дрори", что означает свободный.) Да и иврита, на котором
говорили со сцены, она не понимала.
Мать не узнала сына. Со времени их
расставания прошло восемь лет — да каких! Юноша повзрослел, возмужал, одет он
был в форму — таким она его никогда не видела. А он посмотрел в зал и в первом
ряду увидел маму. Перекрывая звучание вступительных аккордов, он закричал и
бросился вниз со сцены.
Их окружили. Плакали все — и
зрители, и артисты. И тогда, преодолевая рыдания, Шломо Дрори вернулся на сцену
и запел. Он пел, обращаясь к матери, но она не понимала слов. Рядом с ней сидел
другой еврейский солдат и переводил ей на идиш текст песни: "Жди меня, и я
вернусь. Только очень жди." Солдат переводил слова песни и повторял:
"Он сочинил её для тебя, он знал, что найдёт тебя." (Он обращался
к ней на "ты", потому что на иврите нет обращения "вы" в
единственном числе; даже с Богом евреи разговаривают на "ты".)
Вот, в общем-то, и вся
история.
Когда в 1971 году я приехал в
Израиль, первая пластинка, которую я купил, была запись певца Арика Лави с
песней "Жди меня". Мои сыновья (десяти и пяти лет) быстро освоили
иврит, но и русского не забыли; они пели эту песню и по-русски, и на иврите.
Никогда мы не интересовались, кто сочинил мелодию, пели — вот и всё.
Однажды по телевидению шла
передача об артисте Камерного театра Йосе Ядине, который начинал свою актёрскую
жизнь на любительской сцене во время войны. В телевизионной программе
участвовали его однополчане. Ведущий Амос Эттингер рассказал историю песни
"Жди меня" и объявил, что автор и первый исполнитель Шломо Дрори
пришёл в студию и сейчас споёт её для своего фронтового друга. Я не поверил
своим ушам. А объектив тем временем поплыл в сторону, и на экране появилось
лицо моего доброго друга, с которым я много лет бок о бок проработал на
химическом комбинате Мёртвого моря — и не знал, что он сочинил мою любимую
песню. Я бросился к тумбочке, взял в руки пластинку. "Жди меня", —
было написано на ней. "Стихи К.Симонова, перевод на иврит А.Шлёнского,
музыка Ш.Дрори." Всё верно.
На следующий день я встретил
Шломо на заводе, обнял его, расцеловал, спросил, знает ли он историю создания
стихотворения. Нет, он ничего не слыхал ни о Симонове, ни о Серовой. Я разыскал
в альбоме открытку В.В.Серовой, переснял из книги портрет К.М.Симонова — и
подарил Дрори.
Вот как сложилась его судьба.
Вернувшись с фронта, он участвовал в подготовке к Войне за независимость — был
инструктором по подрывному делу. Англичане разыскивали его, сулили за его
голову внушительные суммы. Его не выдали.
Во время войны Шломо
подружился с начальником Генерального штаба Мордехаем Маклефом, и когда тот
вышел в отставку и получил новое назначение — занять должность Генерального
директора химического комбината Мёртвого моря, он забрал Шломо с собой.
Дрори проработал на заводе до
пенсии, но потом не захотел сидеть дома без дела; он создал музей Мёртвого моря
и стал его смотрителем. Каждый день к нему приезжают десятки посетителей, и он
рассказывает им удивительную историю о том, как еврейский юноша Моисей
Новомейский из прибайкальского города Баргузина решил осуществить мечту Теодора
Герцля и создать промышленность в мёртвой степи на берегу Мёртвого моря, где до
него не было ни одного поселения, ни единого домика или хижины, ни одного
человека. Сейчас здесь горят заводские огни, зеленеют пальмы, гостиницы и
здравницы принимают ежегодно сотни тысяч посетителей и туристов. "А
началось всё это в начале века в Сибири," — говорит Дрори, и глаза его
светятся счастьем.
В 1987 году, когда в СССР
началась перестройка и в Израиле появились первые туристы из Советского Союза,
сотрудники еврейского агентства Сохнута спросили, соглашусь ли я, если
понадобится, принимать на комбинате русскоязычных посетителей. Я, естественно,
согласился. Как-то встретил Шломо. "Завтра у меня будут гости из
России," — сказал я. "Привези их ко мне в музей, — попросил Шломо. —
Я хочу посмотреть им в глаза." Я пообещал.
От проходной нужно ехать на
север вдоль берега Мёртвого моря — минут 20-25. Я взял в руку микрофон и стал
рассказывать историю, 
услышанную в телевизионной передаче. Меня
слушали внимательно. Закончив рассказ, я сказал, что захватил с собой кассету с
песней "Жди меня".
"Хотите послушать?"
"Хотим, хотим, поставьте!" — попросили гости. Зазвучала песня. Она
закончилась, мы подъехали к музею. Нам навстречу вышел невысокий седой мужчина
с молодыми глазами. "А вот и герой моего рассказа," — представил я
Шломо Дрори. Были объятия, слёзы, расспросы. Мы поднялись в музей, и Шломо
впервые рассказывал туристам из России о чуде, которое свершилось на этой
древней земле. Он говорил на иврите, я переводил.
Вот уже 11 лет я с
удовольствием привожу в музей туристов из бывшего СССР. Все годы я ношу с собой
кассету с песней Шломо Дрори на стихи Константина Михайловича Симонова
"Жди меня", и мои гости наслаждаются, слушая её в туристических
автобусах, идущих вдоль побережья Мёртвого моря — 411 метров ниже уровня
мирового океана. Мне жаль, что среди них не было К.М.Симонова.
Второе письмо:
15
мая 1998 года, Беэр-Шева, Израиль.
Дорогие, уважаемые Гаяна
и Алексей Кириллович!
Боясь показаться
навязчивым, я, тем не менее, всё-таки решился на это письмо, потому что —
"не могу молчать!"
Наутро после написания
предыдущего письма я, естественно, позвонил Дрори.
— Шломо, ты сидишь или
стоишь? — спросил я его. — Сядь, иначе упадёшь.
— Сижу-сижу — улыбнулся
Шломо в трубку.
Я рассказал о передаче
"ВЗГЛЯД",
о моём телефонном разговоре с Вами, Гаяна, о письме и о кассете, отправленных в
Москву. Дрори был, разумеется, растроган.
— А ты, — в свою
очередь спросил он, — стоишь или сидишь?
И я услышал историю,
которая произошла буквально накануне, может быть — в то самое время, когда в
Москве по ОРТ
шла речь о стихотворении К.М.Симонова "Жди меня".
В нескольких словах: позвонили из редакции "Голоса
Израиля" и попросили срочно приехать. Ввели в студию, представили сидящей
перед микрофоном женщине, предупредили: "Прямой эфир". Женщина,
Илана, оказалась женой израильского лётчика, пропавшего без вести в 1973 году,
во время войны Судного дня. "Она о себе расскажет сама, — сказали ему, — а
ты расскажи о песне." Включили микрофон.
— У меня есть кассета с
записью этой передачи, — сказал мне Шломо. — Я тебе привезу.
И вот — Шломо специально приехал из Арада (47 км), и кассета у меня. Слушаю — и не
могу справиться с дыханием, перехватывает горло.
Теперь я впервые
услышал историю Шломо Дрори, рассказанную им самим; всё, что я знал прежде,
было почерпнуто мною из телевизионной программы Амоса Эттингера "Такова
жизнь". Там были некоторые неточности; могло случиться, что и я тоже
кое-что подзабыл, исказил. Вот теперь — впервые — устами героя этих
удивительных событий.
Я посылаю кассету Вам,
Гаяна, и Вам, Алексей Кириллович, хоть она и на иврите. Постарайтесь дослушать
её, одновременно читая сделанный мною перевод. Мне кажется, что это интересно.
Кроме того, песню на кассете исполняет сам автор. Заканчивает передачу голос
Арика Лави; на этот раз он поёт иначе, не так, как несколько десятилетий назад
— в той популярной грамзаписи.
Итак:
Ведущая: Это произошло во время Войны Судного дня,
когда самолёт, пилотируемый мужем Иланы, был сбит в Сирии. Муж в течение
нескольких месяцев считался без вести пропавшим, и никто из его окружения не
верил, что он жив. Лишь по истечении нескольких месяцев выяснилось, что он
находится в сирийском плену. Песня "Жди меня" на протяжении всего
этого трудного периода поддерживала Илану и вселяла в неё силы и надежду.
Сегодня с нами здесь находится композитор этой песни Шломо Дрори из Арада. Спасибо, что ты специально приехал сюда
из Арада. Ты являешься одним из первых работников
комбината Мёртвого моря, а твой рассказ о песне волнителен не меньше этого. В продолжение
к нам присоединится также Амитай Нееман. Шломо!
Дрори: Во время Второй мировой войны я был в британской армии в
составе (еврейского) ополчения, а впоследствии (еврейской) бригады. Среди
прочих обязанностей, которые мы выполняли, была сторожевая служба на хайфском
волнорезе. Это была очень скучная обязанность, потому что мы вроде бы должны
были охранять Хайфский порт от итальянских субмарин, которые так и не приплыли.
Поэтому мы привыкли читать во время несения сторожевой службы. Мне в руки попала
маленькая книжица. Это был перевод с русского языка, сделанный Шлёнским;
называлась книжица "Жди меня". В этой книжице было несколько
стихотворений, но, вне всякого сомнения, самым впечатляющим было стихотворение
"Жди меня". Я прочитал это стихотворение и почувствовал, что ему
необходима мелодия. И несмотря на то, что я не композитор, той же ночью я стал
повторять тот самый мотив, который почувствовал при чтении стихотворения.
Утром, когда мы вернулись на базу (а в нашей части был музыкант по имени Цви Бен-Йосеф,
он был также композитором очень высокого класса; он писал ноты так же, как я
пишу буквы), я спел ему песню, а он записал ноты. И мы стали выступать с этой
песней — разумеется, на пирушках нашей части. Песню настолько приняли, что мы
начали выступать и в других подразделениях. Песня превратилась в песню тех
дней, потому что она отражала настроение каждого солдата, тоскующего по той,
которая его ждёт. Даже если она не существует, он хочет, чтобы такая была.
Благодаря этой песне я попал в бригадный ансамбль, когда он был создан. И одним
из шлягеров на концертах, а я стал солистом ансамбля, стала, разумеется, песня
"Жди меня". Были и другие песни, но эта была главной.
Ведущая: Об этом, между прочим, упоминалось в
программе Амнона Леви — ты видел её? — "Завершаем неделю" (одна из
популярных еженедельных телевизионных передач. И.В.) Нурит Галь-Рон
(известная израильская певица. И.В.) напомнила, что её мама была одной
из исполнительниц этой песни.
Дрори: Потому что мы были вместе, в том же самом
ансамбле... Наступило такое время, когда ансамбль выехал в Италию. Я тогда не
знал, что моя мама выжила во время Катастрофы и попала в Италию. Это длинная
история.
Ведущая: Ты думал, что она погибла?
Дрори: Ясно. Подобно большинству евреев, которые
были тогда в Австрии, в Германии. Я знал, что мой отец был убит. Я думал, что и
её нет. Но она добралась до Италии и думала, что достигла обетованного берега.
Но немцы пришли туда следом за ней. И тогда, к её счастью, монашки из
католического монастыря решили спасти её и прятали её в монастыре более года.
Она за это время выучила итальянский язык и владела им свободно, и когда
американцы вторглись в Италию, монашки сказали: "Пришло для тебя время
пересечь американскую линию." Ей выправили фальшивое удостоверение
личности, будто бы она итальянка, она пересекла линию (фронта) как итальянка,
германскую линию (фронта), и тогда она превратилась в еврейскую беженку. Когда
она добралась до американцев, она рассказала им свою историю, и они,
разумеется, передали её дальше. Накануне Судного дня она стояла в синагоге, во
дворе синагоги в Риме, и плакала. У неё не было никого, о ком она знала бы, что
он существует. Она чувствовала, что она, в сущности... что жизнь её кончилась.
У неё нет никого... в Риме... еврейка из Австрии... Стояла и плакала. И тогда к
ней подошёл американский офицер, который увидел её. По её одежде он понял, что
она, вне всякого сомнения, еврейская беженка. Он не стал разговаривать с нею
по-английски, а обратился на идише и сказал ей: "Не плачь. Бог поможет."
Она не обратила на него никакого внимания, лишь сказала: "Чем Бог может
мне помочь, если я потеряла всё. Муж убит немцами, дети неизвестно где, я здесь
одна." Ему захотелось приободрить её, и он продолжал: "Не отчаивайся,
Бог поможет." Он видел, что она никак не реагирует, и задал вопрос —
только ради того, чтобы разговорить её: "Откуда ты?" Она назвала
местечко в Польше. Тогда он спросил: "А муж твой — откуда был он?"
Она произнесла название местечка моего отца. И тогда он замер в недоумении на
мгновение и спросил: "Как его звали?" Когда она назвала ему имя моего
отца, он сказал: "Теперь ты сможешь увидеть, чем Бог может помочь, потому
что он был моим дядей, и я помогу тебе. Я позабочусь о тебе. У тебя больше нет
причин опасаться, я позабочусь о тебе." И — действительно, он снял для неё
комнату в Риме и принёс ей еду, и одел её. Она попросила его лишь об одном. Она
сказала: "Неважно, что будет со мной. Найди моих сыновей. Они были в Эрец
Исраэль. У меня нет с ними никакой связи..."
Ведущая: Вы репатриировались ещё до войны?
Дрори: Да. "...Я уверена — по тому, как я
их воспитала, — они, конечно, ушли добровольцами в британскую армию, но я не
могу найти их. Сделай одолжение, разыщи мне моих сыновей." И он стал
наводить справки. И тогда выяснилось, что — на самом деле — мы оба в бригаде:
брат в двенадцатом батальоне... в двенадцатой роте, а я в ансамбле. И тогда она
узнала, что ансамбль должен прибыть в Италию — для выступлений в Бари перед
подразделениями из Эрец Исраэль, расположенными в тех местах. Я ничего не знал.
Он привёз её — на машине, принадлежавшей американской армии, в сопровождении
ещё двух американских офицеров — в Бари в здание оперы, в котором мы должны
были выступать. Я за кулисами, вместе со всей нашей труппой, мы готовимся к
выступлению.
Ведущая: Минуту. Ты приехал туда и ничего не знал?
Дрори: Ничего. Я вообще не знал о том, что она жива. И — уж
конечно — не в Италии. И тогда вошёл солдат и спросил: "Кто здесь
Дойчер?" — так меня звали, до того как я принял ивритскую фамилию. Я
ответил: "Я. Почему тебя это интересует?" Он сказал: "Твоя мать
ждёт тебя." Меня словно ударили молотком по голове. "Что значит —
ждёт моя мама?" Он сказал: "Я не знаю. С ней какие-то американские
солдаты и командующий израильскими подразделениями, и они хотят, чтобы ты к ней
вышел." Все участники нашей труппы остолбенели. Хана Марон (одна из
ведущих актрис тель-авивского Камерного театра, начинавшая, вместе с Дрори и
Йоси Ядином, свой путь в составе армейского ансамбля во время Второй мировой
войны. И.В.) сказала: "Ты не должен выходить, у неё может случиться
сердечный приступ. Мы войдём по одному, пусть она попривыкнет. Один, и ещё
один, ты войдёшь последним." Нас было двенадцать участников ансамбля. Так
мы и сделали. Но мы приняли решение: что бы ни случилось — не плакать! Не плакать...
Я вошёл в комнату, все члены ансамбля стояли вокруг неё, она — в центре
комнаты. И она не узнала меня. Я, разумеется, узнал её и подошёл к ней, и
произнёс только одно слово. Я сказал: "Мама." И — все заплакали.
Израильский командующий сказал: "Ребята, ребята, представление должно
состояться! И я знаю, что нужно сделать." Он ввёл её в зал, поднялся на
сцену и сказал: "Солдаты! Сегодня у нас случилось такое, что не может
произойти ни в одной армии мира. Ансамбль из Эрец-Исраэль. Название их программы
— "Привет с родины". Но такого привета нет ни в одном другом месте,
потому что солист ансамбля — сию минуту — встретился со своей мамой, беженкой,
выжившей после Катастрофы, и он споёт песню, которую сочинил специально для
неё." Это, разумеется, было ложью, потому что я не писал эту песню
специально для неё, но она была так взволнована. Ей переводили, потому что она
не понимала. Ей переводили, и она сидела и плакала — там, в первом ряду. И я
подымаюсь на сцену, и я смотрю на неё, и у меня перехватывает дыхание. Потому
что я почувствовал, что уже первую встречу с моей мамой я начинаю с обмана. Она
думает, что это песня, которую я сочинил для неё, а это не так. Я бросился
прочь со сцены. Но все приняли это по-другому, и я удостоился аплодисментов,
которых не удостаивается даже Поваротти. Я спустился со сцены, и мы обнимались
и целовались. И я привёз её в нашу страну.
Ведущая: И она жила здесь?
Дрори: Она прожила здесь несколько добрых лет, в
этой стране, и сумела насладиться тем, о чём я мечтал ещё в детстве, а она и не
предполагала, что это может сбыться. Она здесь ещё раз вышла замуж. Ей выпало
достойное завершение жизненного пути.
Ведущая: Да, это действительно удивительная
история... Я хотела бы, чтобы ты сейчас спел нам ту песню. Я пригласила Амитая
Неемана, чтобы он тебе аккомпанировал на аккордеоне. Я понимаю, что у вас было
немало совместных выступлений.
Дрори: Мы, конечно...
Нееман: Мы вообще-то выступали вместе немало,
особенно, разумеется, с этой песней. Прошло, правда, несколько долгих лет...
Дрори: Ладно. Мы не станем обращать внимания на
время, которое прошло. Мы остаёмся теми же, какими были.
Ведущая: Прекрасно! Амитай, бери аккордеон, а ты,
Шломо, вставай. Мы послушаем песню "Жди меня". Мы ещё не сказали, что
слова — русские, принадлежат...
Дрори: Симонову. Перевод Шлёнского. Между
прочим, мне стало известно от одного инженера из русских репатриантов, что
перевод Шлёнского точен до такой степени, что в подлиннике нет слова, которому
не было бы соответствия в переводе.
Дрори в сопровождении аккордеониста Амитая
Неемана исполняет песню "Жди меня" — в прямом эфире.
Нееман: Да, песня действительно возвращает ко
дням очень давним. Я хочу спросить о том, что меня интересует как музыканта. Ты
упомянул, что твоя мама была родом из Польши. А отец? Он был из Австрии? Так?
Дрори: Нет, отец был... Отец тоже был из Польши.
Только...
Нееман: Тоже из Польши?
Дрори: ...они переехали, мы жили в Австрии.
Нееман: Вот что меня интересует. Эта мелодия... её
характер настолько-настолько русский. Ты никогда не пробовал задуматься над
тем, что причина может заключаться в стихах Симонова, написанных по-русски, что
это русские стихи?
Дрори: Нет.
Нееман: Ты не думал об этом?
Дрори: Нет. Я объясню тебе. Когда я репатриировался
в эту страну, я попал в Кфар-Виткин. Жители этого поселения были из России, из
Румынии. Я влюбился в иврит. Но я старался разговаривать на иврите так, как
разговаривали репатрианты из России. Я слышал там также русскую музыку. До сего
времени — и я, и моя жена — мы можем сидеть против телевизионного экрана и
вслушиваться в русскую передачу, не понимая при этом ни единого слова. Но мы
любим этот язык и, вне всякого сомнения, русскую музыку. Я думаю, что вся
музыка, сочинённая в Эрец Исраэль, питалась от корней, которые были в России.
Нееман: Да, это мы знаем. И ещё — о песне. Это
интересно. Ты, конечно, знаешь, потому что сам был в ансамбле, что было немало
песен, написанных во время Второй мировой войны, много песен. Мне кажется, что
из всех песен Второй мировой войны выжили, в общем-то, две, которые сохранились
у всех в памяти. Первая — это "Синенький скромный платочек", а вторая
— "Жди меня". Может быть потому что "ТЫ жди меня"; не МЫ, а
ТЫ и Я. Может быть — благодаря этому песня выжила.
Дрори: Я думаю, что ты прав. Эта песня
обращалась к каждому солдату. Она превратилась в шлягер тех дней. О сказанном
тобой я не думал, но это верно.
Ведущая: Песня сохранилась, я думаю, до наших
дней. Я надеюсь, что она останется в памяти.
Дрори: Я получаю от четырёх до шести шекелей
гонорара, когда её исполняют!
Ведущая (смеётся): Видишь — стоило!..
Большое спасибо.
Дрори: Пожалуйста.
Ведущая: Шалом, Илана из Кфар-Сабы..
Илана: Шалом.
Ведущая: Ты занимаешься изготовлением кукол для
программы "Куклы". Однако твой рассказ относится совсем к другому
месту и к другой обстановке.
Илана: Верно. Я предпочла бы рассказать о более
драматическом периоде моей жизни. Хотя и изготовление кукол меня очень
вдохновляет, потому что это модная передача, и она постоянно упоминается в
газетных заголовках. Но то, о чём я хочу рассказать, случилось... двадцать лет
тому назад, даже больше... Меня попросили выбрать песню, которая стала песней
моей жизни. Песня, которую я выбрала, сопровождала меня в течение пяти
месяцев... может быть, даже восьми месяцев — после Войны Судного дня, когда мой
муж попал в сирийский плен. Его самолёт был сбит на второй день войны. И
произошло — как в страшном сне. Постучали в дверь. Пришли двое военных и — как
в тумане — сообщили мне, что мой муж погиб, но до тех пор, пока не найдут труп,
он официально будет считаться без вести пропавшим. Религиозные люди сказали,
что нужно отсидеть траурную седьмицу. По всем признакам, не оставалось никаких
шансов. В то время — а я, разумеется, была в полном отчаянии, об этом нет
смысла распространяться — но случилось так, что — за пределами траура и
отчаяния — я как одержимая стала звонить в отдел ВВС, который занимается
пострадавшими; я просила... всё это, действительно, за пределами рационального,
всё то, что я тебе рассказываю... я спрашивала, нашли ли труп или, может быть,
шапку, или каску, или... что-нибудь, часы какие-нибудь — хоть бы что-нибудь. У
меня была необъяснимая потребность, чтобы у меня осталось какое-то напоминание.
В то время, по истечении считанных недель после того извещения, пришли
сведения, что какие-то люди в Австралии видели какой-то фильм, снятый
австралийскими корреспондентами на месте... в самом пекле боя. В фильме
разглядели двух лётчиков, падающих с "Фантомом", то есть выходящих из
пламени, и один из них — это лётчик, который летал с моим мужем. Его тётя,
жительница Австралии, опознала его. Она связалась с семьёй и сообщила, что она
слышала... что она потрясена... но — что всё закончится благополучно. Ей
сказали: "Что — благополучно? Ведь он убит." Она ответила: "Нет,
я видела его по телевизору." Благодаря невероятным усилиям удалось достать
этот фильм. В общем-то этот фильм представлял собой нечто болезненное: чёрные
пятна, абсолютно неразборчивые, и мы начали бегать в полицию к специалистам по
созданию словесных портретов, чтобы попытаться опознать в этих пятнах моего
мужа. Вот тогда начали появляться надежды. Также, пока мне сообщали, что труп
ещё не найден, теплилась надежда, что — может быть, он всё ещё жив. И тогда я
впервые услышала эту песню — "Жди меня". Эту песню пел тогда Арик
Лави. И тогда эта песня захватила меня с какой-то болезненной силой. Я
ежедневно слушала её и перечитывала текст, и выучила его наизусть. "Жди,
когда из дальних мест писем не придёт, жди, когда уж надоест тем, кто вместе
ждёт... Жди меня, и я вернусь, не желай добра всем, кто знает наизусть, что
забыть пора."
Ведущая: Тебя захватили эти слова...
Илана: Меня захватили эти слова. Это невероятно.
Там написано: "Жди меня, и я вернусь всем смертям назло. Кто не ждал меня,
тот пусть скажет: — Повезло..." Когда я показала тот фильм, на который я
возлагала все мои надежды, его сослуживцам, из его эскадрильи, они просто
сказали: "Этого не может быть. Его нет в живых. Это не он! Это не
он." Между прочим, сегодня, когда он просматривает этот фильм, он тоже не
уверен, что это был он. Но мы поверили. Нам говорили: "Не может быть.
Самолёт взорвался очень низко, у самой земли. Не было видно куполов, не было
парашютов, нет шансов. Оставь всё это, оставь." Мелькали дни, мне было
очень тяжело. Я была тогда беременна моим первенцем, которого назвала Дрор
(Свобода)... Это история... Пока прибыли представители Красного Креста и с
достоверностью сообщили нам, что они живы — с именами пленных, прошло пять
месяцев. Весь плен продолжался, в общем, восемь месяцев, но пять месяцев
отсутствия всяких сведений, и за эти месяцы я родила Дрора. Я назвала его
Дрором, потому что верила, это было символично.
Ведущая: Тебя в течение этих пяти месяцев
одолевали сомнения или ты надеялась?
Илана: Я хваталась за надежду... Я... Я была
уверена, что он жив. Вокруг меня люди опускали головы — сочувствуя, выражая
соболезнование, но я была уверена, что он жив. Я знала... Все... Тут, например,
написано — в стихах: "Пусть друзья устанут ждать", но я не уставала,
я ждала его. Просто-напросто я знала: он вернётся. И правда: однажды я вышла,
чтобы купить газету, и в утренней газете на первой странице увидела его
стоящим, он сфотографирован корреспондентом "Пари матч". Они пять
месяцев находились в полной изоляции, к ним допустили французских
корреспондентов, передали имена нескольких человек, которые вроде бы выглядели
достаточно приемлемо, и среди них оказался мой муж, и он удостоился снимка для
первой газетной полосы.
Ведущая: Ты нашла это в газете?
Илана: Я нашла это в газете прежде, чем мне
сообщили, потому что было трудно... его не могли опознать. Он там стал очень
худым, просто ребёнок. Сегодня я думаю... Он был тогда в возрасте моего сына.
Их одели, дали по чашке кофе, которого они были лишены — в том страшном холоде,
который был в Дамаске. Их сфотографировали, и с того времени я точно знала, что
он вернётся. Но прошли месяцы, только через два месяца прибыли представители
Красного Креста, и тогда его имя было названо с полной достоверностью. Здесь
есть две строфы — очень возвышенные, но они очень красивы: "Не понять не
ждавшим им, как среди огня ожиданием своим ты спасла меня. Как я выжил, будем
знать только мы с тобой, — просто ты умела ждать, как никто другой." Я
ждала — с любовью.
Вот и всё. Если я, как
теперь принято говорить, вас "достал" — извините. Ведь я хотел как
лучше, а вот — как получилось?.. Будьте здоровы.
Илья.
Третье письмо:
21 февраля 1999 года. Беэр-Шева.
Здравствуйте, дорогой
Алексей Кириллович!
Пишу Вам сразу после
телефонного разговора (вернее, трёх сразу — один за другим).
Сразу по получении письма
я, естественно, позвонил Дрори и прочитал ему, переводя с листа на иврит. Он
расчувствовался и не мог говорить. Потом сказал: "Самая большая моя мечта
— спеть "Жди меня" в России. Но так как это невозможно, я хотел бы,
чтобы эту песню спел по-русски Иосиф Кобзон." (Дрори, ничего не понимая,
любит сидеть перед экраном телевизора и смотреть трансляции концертов из
России. Юбилейный, почти девятичасовый, концерт И.Д.Кобзона он высмотрел от
начала до конца — всю ночь!)
Вы правы, Алексей
Кириллович, что стихи на иврите звучат молитвенно. Я много мог бы рассказать
Вам об этом языке; он, естественно, совершенно не похож ни на один известный
Вам; библейские тексты, включая "Песнь песней", в переводах (даже
самых лучших) настолько далеки от оригинала, что их нельзя назвать переводами;
это скорее вариации на тему. А вот обратное явление — переложения на иврит —
зачастую получаются удачными. Песни Б.Окуджавы, Вл.Высоцкого, Ал.Галича здорово
переведены Коби Шаретом (сыном бывшего премьер-министра Израиля Моше Шарета);
их у нас любят и поют. Кстати, кассету с такими песнями я переписал
Гр.Як.Бакланову, когда он гостил в Израиле.
А вот стихам Константина
Михайловича особенно повезло. Секрет их завораживающего звучания на иврите
заключается ещё и в том, что глаголы в повелительном наклонении единственного
числа на иврите имеют род, т.е. по-русски заклинание "жди меня" может
быть обращено и к мужчине, и к женщине, а на иврите "ат хаки ли"
можно сказать только женщине; обращение к мужчине "жди меня"
прозвучит "атá хакé ли". Следовательно, переведённые
стихи лингвистически приобретают адресата, и это — женщина.
Ещё добавлю, что, к
примеру, фраза "вэишту кос яин мар / зэхер нишмати" не только
абсолютно означает "выпьют горькое вино / на помин души", но, восходя
своими оборотами к библейским текстам, придаёт стихам ту самую молитвенность,
которую Вы так точно подметили, не понимая языка, лишь по звучанию. И так на
протяжении всего стихотворения.
Обнимаю Вас.
Илья.
Эпилог: СНИМАЕТСЯ КИНО!
Переписка с Алексеем
Симоновым продолжалась.
"У меня на выходе
новая книга," – сообщил Алексей Кириллович. Вскоре пришла бандероль:
издательство "ХХ век", много фотографий – с отцом, с мамой, с друзьями,
геологические экспедиции, съёмки фильмов.
Совпали два события: выход
книги и шестидесятилетие автора. Отмечали в ЦДЛ.
Перед началом официальной
части виновник торжества включил присланную мною запись: израильский певец Арик
Лави исполняет песню "Ат хаки ли" ("Жди меня") – на иврите.
Юбиляр поднялся на сцену.
(Вспоминаю – из школьного курса: "Я вышел на трибуну в зал… Мне зал
напоминал войну…" Нет-нет, на этот раз тишина не напоминала "ту
тишину, что предвещает первый залп", зал не "напоминал войну",
его заполнили не "друзья и враги", на Алексея смотрели глаза друзей.)
– Я счастлив… – начал
Алексей Кириллович выступление, – я счастлив: сегодня стихи моего отца,
написанные им по-русски, звучат на древнем языке моей мамы.
(В скобках – несколько слов
о маме. Евгения Самойловна Ласкина, представительница большой еврейской семьи,
значительная часть которой переселилась в Израиль, была замужем за
К.М.Симоновым. "Моя мама была зав. отделом поэзии журнала
"Москва", и довольно большое количество и ныне знаменитых, и просто
хороших поэтов считали ее крестной матерью, – рассказал А.К. в интервью
журналисту Владимиру Нузову, – а на днях на 70-летии Владимира Войновича я ему
попенял, что в своей бессмертной повести "Иванькиада" он не назвал
одного человека, организовывавшего общественное мнение в защиту интересов
Войновича. А этим человеком была именно моя мама." Следует добавить, что
"Мастера и Маргариту" М.А.Булгакова К.М.Симонов принёс в редакцию
журнала "Москва" – к Евгении Самойловне. "Опубликуй с любыми
купюрами, – попросил К.М. – После этого удастся напечатать полностью."
Именно благодаря усилиям родителей Алексея Симонова великий роман увидел свет.)
Итак –
– …я счастлив: сегодня
стихи моего отца, написанные им по-русски, звучат на древнем языке моей мамы.
Первый залп! – тишину
взорвали аплодисменты.
В конце 2004 года мне в
Беэр-Шеву позвонил Алексей Симонов:
– Еду!
Сколько раз я слышал от
него: "Приеду…" А теперь – в определённой форме и в настоящем
времени:
– Еду!
И вот – дорога по холмистой
пустыне, мы едем из столицы Негева в Арад, к Шломо Дрори.
Встретились два друга,
знакомые и уже полюбившие один другого – по 
переписке, по телефонным разговорам;
Алексей Кириллович и Шломо провели вместе несколько часов, почитали "Жди
меня" – вперемежку, по-русски и на иврите, строфа за строфой.
"Молодой" Симонов даже подкартавил по-отцовски, голос очень похож,
прикрой глаза и – авторское исполнение! "Жди меня, и я ве'нусь, только
очень жди…" Следом – Шломо: "Ат хаки ли, вэ-ахзор, рак хаки
эйтэв…" Я, конечно, включил камеру, теперь у меня хранится уникальная
видеозапись!
Попрощались, Шломо остался
со своими воспоминаниями и переживаниями в Араде, Алексей Кириллович вернулся в Москву с CD, заполненным
фотоснимками, с видеокассетой – записью интервью на израильском телевидении – и
с двумя газетными публикациями.
Прошло совсем немного
времени, и опять телефонный звонок из Москвы:
– Еду!
Приехал не один, на этот
раз с кинооператором Игорем Мардмиловичем.
– Московское правительство
выделило средства на съёмки фильма об отце. А как можно рассказывать о жизни и
творчестве поэта Симонова без израильской истории его самого известного
стихотворения? Будем снимать Дрори.
Мы приехали в Арад
за час до условленного времени.
– Съездим к гостиничному
комплексу.
Проехали высотные здания
гостиниц, припарковались, вышли из машины. В этом месте сходятся Иудейская и
Негевская пустыни, вдали видна трапеция Массады, внизу (1000 метров под нами)
Мёртвое море, за ним Иордания. Завораживающая панорама! Оператор расчехляет
камеру, начинаются первые съёмки нового фильма.
У Дрори нас, естественно,
ждали.
Оператор предложил: будем
снимать во дворе: нет надобности в искусственном освещении, всё естественно –
зелень, весна, цветение.
Дрори рассказывает – теперь
в объектив кинокамеры: о стихах поэта Константина Симонова, переведённых на
иврит Авраамом Шлёнским (сам переводчик любил подписываться "Авраам
Шлионский"), однако теперь Дрори вспоминает новые подробности тех давних
военных дней: увольнительная, прогулка по Хайфе, клуб… встреча с милой
девочкой… влюблённость… любовь… Да вот и фото.
Шломо улыбается: а ведь всё
это случилось благодаря песне "Ат хаки ли". Вся жизнь приобрела
особый смысл, цвет, содержание, песня родилась и повела за собой.
Алексей добавляет: в те
самые дни, когда молодой боец еврейского ополчения встретился в 1944 году в
Италии, в городе Бари, с мамой, чудом спасшейся в Катастрофе, и пел ей песню
"Ат хаки ли", Константин Михайлович Симонов возвращался из Югославии,
где он находился в журналистской командировке – от газеты "Красная
Звезда" – у партизан Иосипа Броз Тито. Самолёт совершил посадку – в Бари
(!). Автор "Жди меня" провёл в этом городе несколько дней. Встреча
автора стихов и создателя песни могла состояться, они были рядом, но… Судьба
отсрочила встречу на шесть десятилетий и подарила её не автору стихов, а сыну
поэта.
Первые кадры будущего
фильма были сняты в Араде, на Земле Израиля. А из Москвы опять
позвонил Алексей Кириллович:
– Фильм закончен. Две серии
по пятьдесят две минуты каждая. Называется "К.М." Сегодня принимала
комиссия.
– Какая комиссия? –
спрашиваю. – Худсовет? Госкино?
– Представители московского
правительства. Они финансировали съёмки.
– В фильм вошли кадры,
снятые в Израиле, –говорит Симонов. – Разумеется, и песня – на иврите. Кроме
того, мы пригласили аккордеониста, он подобрал мелодию, и мы поставили её
фоном. Вышлю тебе DVD.
Мы попрощались. Я положил
трубку и тут же поднял её. И набрал арадский номер телефона Шломо Дрори.
PostScriptum.
14 февраля
2006 года Лёша Симонов вернулся из Китая, ездил проведать сына, который учится
в Харбинском университете. 15-го позвонил мне:
– Продиктуй твой адрес. – И
добавил: – В четверг второго марта премьера фильма – в Доме кино.
В четверг второго марта в
шесть часов вечера я возвращался с моей Рахелькой с занятий по художественной
гимнастике. Зазвонил мобильный 
телефон.
– Только что почтальон
принёс бандероль, – сказала Вика. – DVD от Симонова.
Жму на педаль, мчусь, паркую
машину, вбегаю в дом.
И вот мы сидим перед телевизионным
экраном, идут вступительные кадры, басит Лёшин голос.
Мне интересно всё, но, тем
не менее, не терпится увидеть ТО САМОЕ.
Наконец… пустыня Негев
(почему-то в России, и Лёша тоже, произносится Негéв – с ударением на
втором "е")… Арад… знакомый дом Шломо и Шули Дрори,
фотографии молодых героев кинорассказа, вот Шломо – солист армейского ансамбля…
вот Шуля 60 лет назад… а вот и песня, звучит голос Шломо Дрори – "Ат хаки
ли вэ-ахзор" (запись 2004 года, певцу – 83!). Хорошо, что в фильме звучит
именно это исполнение, хотя существуют и Арика Лави, и Шимшона Бар-Ноя, и Товы
Пирон, и Лиора Эйни, и Арика Синая, и Йорама Гаона. В ленте Симонова поёт автор
и первый исполнитель Шломо Дрори.
Мы досмотрели диск. Я,
конечно, позвонил в Арад и рассказал об увиденном Дрори, пообещал
в ближайшие дни приехать, показать фильм ему и Шуле. Потом начал набирать
московский номер Симоновых. Телефон не отвечает. Конечно, ведь нынешним вечером
в Доме кино премьера. После неё, естественно, состоится гранд-пьянка, как же
иначе…
Лёша, поздравляю. Хоть
мысленно, но я с вами.
А осенью в Беэр-Шеве
состоится международный фестиваль документального кино. Загадывать не будем, но
– я надеюсь…
Happy End.
Состоялось!
Супруги Симоновы прилетели
в Израиль 15 ноября одним самолётом с московской делегацией, в основном с
"Мосфильма".
В беэршевском международном
кинофестивале участвовали 80 фильмов, из них двадцать российских плюс "К.
М." Алексея Симонова – 21-ый.
Показ "К. М."
состоялся в зале Дома учителя (16 ноября, начало в 17:30). После просмотра
первой части (52 минуты) состоялось обсуждение, затем демонстрировали вторую
часть (тоже 52 минуты). Были статьи в "Вестях", "Спутнике",
в сетевой газете "IsraMir", интервью А.Симонова в субботней полуденной
программе Игоря Мушкатина по радио "РЭКА" (русская служба
"Голоса Израиля"), выступление Алексея Кирилловича в беэршевском
клубе кинолюбителей.
Шломо Дрори на просмотр
фильма не приехал, такой подвиг уже, к сожалению, ему не по силам: 85 лет,
инвалидная коляска…
17 ноября мы, Галя и Лёша
Симоновы и я, поехали в Арад к Шломо.
Рассказывать
о поездке, о встрече с Шулей и Шломо, об атмосфере в их чудесном доме не стану.
Вот фото, тут всё видно…
Для прослушивания песни
выберите исполнителя, нажмите
и подождите некоторое время.
После прослушивания следует удалить проигрыватель с
экрана. (нажатием значка «х»).
Выбрать имя исполнителя
и
НАЖАТЬ
↓↓↓↓↓
«Жди меня»
Стихи К.Симонова
Перевод на иврит А.Шлёнского
Музыка Ш.Дрори
Исполняет
↑↑↑↑↑
Выбрать имя исполнителя
и
НАЖАТЬ
Для прослушивания песни
выберите исполнителя, нажмите
и подождите некоторое время.
После прослушивания следует удалить проигрыватель с
экрана. (нажатием значка «х»).
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
*
Интересна история этой записи. В 2008 году Израиль отмечал шестидесятилетие
своего существования. Министерство обороны решило выпустить диск с записью
лучших песен времён Второй мировой войны, исполнявшихся на этой земле. В список вошла, естественно, и
популярная песня «Жди меня». Но её фонограмма, сохранившаяся с того времени,
была неудовлетворительного качества и не могла стать основой для перенесения
песни на CD. В
студии звукозаписи разыскали адрес и номер телефона Шломо Дрори, позвонили и
пригласили приехать для записи нового, современного варианта песни. «Я прикован
к инвалидной коляске…» – ответил Шломо. Запись, тем не менее, состоялась. В
далёкий Арад прибыл
минибус со студийным оборудованием, бригадой технического обслуживания и
аккордеонистом. Пред композитором и певцом установили микрофон, раздалась
команда «Запись!» – и вот я держу в руках подарочный диск. Двадцать семь песен,
двадцать вторая – «Жди меня», солист Шломо Дрори, время звучания 2 минуты 39
секунд. В эти две минуты тридцать девять секунд вместилось столько событий,
столько судеб! «Я попросил прислать мне три диска, – сказал мне Шломо. – Один
для меня, второй для тебя, ну, а третий, естественно, для Алексея». 4 августа
2008 года Шломо Дрори исполнилось 87 лет.
«Жди меня»
Стихи К.Симонова
Перевод на иврит А.Шлёнского
Читают Алексей Симонов (по-русски)
и
Шломо Дрори (на иврите).
После просмотра следует нажать "Back" («←»).
Позволю себе сделать
небольшое отступление.
У меня хранится диск с
фильмом "Ка-Эм". Временами я ставлю его в дисковод компьютера и в
который уже раз просматриваю фильм – не весь "от корки до корки", а
"Выбранные места из…". И, конечно, в очередной раз наслаждаюсь.
Мне хочется показать
здесь хотя бы один фрагмент, в котором автор фильма читает книгу воспоминаний
своего отца – в том месте, где Константин Михайлович описывает историю первой
публикации своего знаменитого стихотворения – на третьей странице «Правды».
Следом за этим рассказчик переносит нас в Израиль, в пустыню Нéгев
(а не Негéв), в городок, словно парящий на километровой высоте над
зеркалом Мёртвого моря. Там он беседует с бывшим солдатом еврейской бригады Шломо Дрори, и
мы из первых уст слышим историю создания песни «Ат хакú ли» («Жди
меня»), ставшей гимном еврейского ополчения в годы Второй мировой войны.
В представленном
фрагменте фильма "Ка-Эм" первые строфы стихотворения «Жди меня»
читает автор, поэт Константин Симонов.
После прослушивания, если потребуется,
нажмите на возврат (Back)
Меня пригласили выступить в клубе ветеранов
Второй мировой войны в Ашкелоне, рассказать историю песни «Жди меня». Дрори в
то время был уже прикован к инвалидной коляске – после многочисленных
госпитализаций. Тем не менее сказал: «Конечно, поеду!» И приехал в Ашкелон. Я
рассказывал, присутствующие слушали. Потом я поставил диск с песней и включил
стереосистему. Зазвучало вступление.
Вдруг Шломо взял со стола микрофон и
запел – вместе со звучавшей записью. За три недели до этого ему исполнилось 85
лет…
Для того
чтобы увидеть клип, нажмите
После просмотра следует нажать "Back" («←»).
Ещё фрагмент истории.
Популярной телевизионной программе Дана Альмагора более трёх с половиной
десятилетий. Недавно известный телеведущий рассказал в передаче "Так это
было" о любимых темах и героях, с которыми он познакомил зрителей за столь
длительное время. Среди названных – Шломо Дрори.
А вот и запись той передачи, снятая с архивной полки. Молодое
израильское (тогда ещё чёрно-белое) телевидение. Молодой (всего 51 год от роду)
персонаж. 1972 год, телестудия в Герцлии.
Звучит песня "Жди меня" – на иврите.
После прослушивания нажмите на возврат (Back)
!!!ЖИЗНЬ
ПРОДОЛЖАЕТСЯ И ПРИНОСИТ НОВЫЕ ВЕСТИ!!!
6 декабря 2007 года на адрес моей
электронной почты пришло письмо, отправленное из Москвы в 12 часов 08 минут
пополудни.
Вот его текст:
Добрый день, Господин
Войтовецкий!
Иосиф Давыдович заинтересовался
переведенной на иврит песней Симонова. Но, к сожалению, мы не можем скачать эти
три варианта из Вашего официального сайта. Если Вас не затруднит, перешлите нам
пожалуйста материал по mail, вложенными приложениями. С уважением, офис Кобзона
И.Д.
Разумеется, я ответил немедленно. Как
говорится в одной российской рекламе, ЖДЁМ-С…
Вышеприведённому письму предшествовала
переписка с моим добрым товарищем, телеведущим российского канала «Культура»
Славой Флярковским.
Привожу тексты трёх его писем.
15.09.2007 1:01
Здравствуйте, Илья!
Приятная неожиданность! Мы так давно не
общались, ни реально, ни виртуально.
. . . . . . . . . . . . . . .
Спасибо за удивительную историю, прочёл её
только что ночью, после работы, прочёл, как хорошую литературу. По таким
историям в Голливуде в один вечер пишется сценарий.
Вашу просьбу постараюсь выполнить, хотя
Иосиф Давидович, как настоящий небожитель, едва уловим.
28.09.2007 12:33
Здравствуйте, Илья!
Я переправил всё, о чём
Вы просили, ближайшему помощнику Кобзона. Тот подтвердил получение и твёрдо обещал,
что познакомит Иосифа Давидовича с этой красивой историей. Кобзон сейчас в
длительной поездке, кажется по России… Будет в Москве 6-7 октября.
Вот всё, что мне
известно.
Привет Вашим девочкам.
Владислав.
Привет Илья!
После всех своих
гастрольных туров мне перезвонил, наконец, Иосиф Кобзон.
Поинтересовался
подробностями истории Шломо Дрори.
Попробую-ка я связать
вас напрямую.
Передайте мне,
пожалуйста, ещё раз номера ваших телефонов для быстрой связи.
Спасибо.
Произошло ещё одно обыкновенное чудо…
03.10.09
«Произошло ещё одно обыкновенное чудо…»
Процитированная
фраза была – с надеждой – написана мною второго декабря 2007 года за 43 минуты
до полуночи.
Минуло
почти два года. Чудо всё ещё не произошло. Но, как говорится, надежда умирает
последней.
…4
августа день рождения Шломо Дрори. Я, естественно, позвонил в Арад – поздравить
именинника.
–
Он в больнице, – грустно сказала Шуля. – Сердце…
Дня
через два я отправился навестить больного.
–
Его уже выписали, – сообщила дама в справочном.
На
мой телефонный звонок на этот раз ответил сам Шломо – голосок тихий,
слабенький.
Я
не стал утомлять его долгими расспросами и разговорами. А он всё-таки не
преминул спросить:
–
Всё ещё нет вестей от Йосэлэ?
(В
скобках объясню: «Йосэлэ», «Рэйзэлэ» и т.д. – ласкательная форма имён «Йося» и
«Рэйза» на идише. Читавшие Шолом-Алейхема могли обратить на эту форму
внимание).
–
Всё ещё нет…
–
А мне уже исполнилось 88, – грустно подытожил Шломо.
–
До ста двадцати, – высказал я традиционное еврейское пожелание.
–
Ну, если так, если до ста двадцати… тогда – может быть…
Ау,
Иосиф Давыдович Кобзон! Где же Вы, небожитель Вы наш? Отзовитесь…
Тут мне хочется
рассказать ещё об одном, не сбывшемся, к сожалению, чуде.
Однажды в пятницу, лет десять назад, мне в Беэр-Шеву позвонил из
Арада Дрори.
– Моя жена в гостинице «Мория» на Мёртвом море держит небольшой
магазинчик сувениров. Представь себе: вчера заходит женщина, и Шуля видит, что
ей знакомо её лицо. Женщина не говорит на иврите. Позвали девочку, владеющую
русским.
– Кто ты? – спросила Шуля посетительницу. (На иврите, как и в
других восточных языках, не существует обращения на «Вы»).
– Я певица Людмила Зыкина, – ответила женщина.
– Что ты говоришь? – воскликнула Шуля. – Этого не может быть!
Переводчица, девочка из России, подтвердила: да, перед нами певица
Людмила Зыкина.
– Знала бы ты, как мой муж любит тебя! – радостно
проговорила Шуля.
– И вот, – с торжеством в голосе сообщил мне Шломо, – нынешним
вечером в гостинице я встречусь с Людмилой! – Шуля с ней договорилась.
«Зыкина» – слово труднопроизносимое, особенно буква «ы», её в
большинстве языков нет. А имя «Людмила» для всякого читающего человека почти
родное – благодаря, естествнно, А.С.Пушкину.
– Приезжай, – попросил Шломо. Я пообещал.
В телефонном справочном я выяснил номер телефона гостиницы «Мория»
на Мёртвом море. В справочном гостиницы мне отказались назвать номер комнаты, в
которой остановилась «туристка из России Людмила Зикина» (именно «Зикина»
– так на иврите записывается фамилия, через «и»), но перевели линию на
внутренний телефонный номер.
– Слушаю.
– Людмила Георгиевна?
– Да-да.
Сбивчиво я пересказал ей сообщение Шломо Дрори. Людмила Георгиевна
удивилась:
– …Нет-нет, ни с кем я этим вечером не встречаюсь. Нет-нет, никаких
встреч…
– Как же – не встречаетесь! Как же – «никаких встреч»! Вчера в
магазине сувениров… женщина сказала вам, что её муж в вас…
– Ах, да-да, вчера какая-то сумасшедшая бросилась мне на грудь и
стала говорить-говорить-говорить, что её муж в меня влюблён. Ну, подумайте:
разве могу я встречаться со всеми мужчинами, которые в меня влюблены… да ещё
если об этом рассказывают их сумасшедшие жёны!
– Людмила Георгиевна! – патетически воскликнул я, пытаясь удержать её
от намерения прекратить беседу. – Людмила Георгиевна, послушайте меня!
Торопясь, перебивая самого себя, сбивчиво и невнятно я пересказал
великой русской певице историю еврейского юноши, потерявшего в мясорубке Второй
мировой войны маму и нашедшего её – благодаря песне на стихи Константина
Симонова.
– Приходите, – коротко закончила беседу Людмила Георгиевна. – Я
буду ждать вас в холле гостиницы.
Я тут же засел за приготовление к встрече.
Перво-наперво я подготовил и распечатал текст стихотворения в
оригинале и в переводе на иврит – еврейскими и русскими буквами – для удобства
чтения, именно тот самый листочек, который приведён в самом начале этой
публикации.
Затем записал на кассету песню «Жди меня» – «Ат хаки ли» в
исполнении Арика Лави (другого исполнения у меня тогда не было).
И – стал ожидать наступления вечера.
. . . . . . . . .
Подъезжаю, паркую машину. Возбуждённый Дрори расхаживает туда-сюда
перед входом в гостиницу. Вынимаю из багажника портативный магнитофон, кассету
с записью песни и листочек с распечатанным текстом. Шуля заблаговременно
подыскала комнату с розеткой для подключения магнитофона, с удобными креслами.
Мы включили «аппаратуру», проверили, что она работает, и я вышел в
холл. За одним из столиков сидела Зыкина с дамой помоложе, перед обеими стояли
чашечки с кофе.
– Людмила Георгиевна, добрый вечер!
– Добрый вечер! – Женщины, оставив недопитый кофе, поднялись. Мы
проследовали в комнату, где нас ожидали Шломо и Шуля.
После взаимного пожатия рук и представления все утопили себя в
глубоких креслах, я подал певице текст песни и нажал на клавишу магнитофона.
Зазвучало вступление… мягкий речитатив пропел: «Ат хаки ли,
вэ-ахзор»… я пристально наблюдал за лицом великой певицы, а она следила за
текстом, и губы её шевелились, беззвучно выговаривая на незнакомом ей языке
чуждые её слуху звуки: «Ат-ха-ки-ли-вэ-ах-зор».
Закончился первый куплет, Зыкина кивнула, улыбнулась, выждала,
когда закончится проигрыш и негромко, вторя Арику Лави, запела следующий
куплет. Она выговаривала ивритские слова чётко, членораздельно, не отрывая
взгляда от листа и чуть-чуть щуря глаза.
– Прекрасная песня, – сказала Людмила Георгиевна, и я перевёл – для
Дрори:
– Шир нээдáр.
Вмиг осипшим голосом Шломо скорее прошептал, чем сказал:
– Тодá рабá…
– Большое спасибо, – тоже осевшим голосом перевёл я.
– Прекрасная песня, – повторила Зыкина. – С вашего позволения я
возьму кассету с собой. В Москве мы оркеструем мелодию, и я выучу песню
по-русски и на иврите. В начале мая я собираюсь к вам в Израиль на гастроли – с
камерным оркестром «Россия». Девятого мая, в День победы, я обязательно исполню
эту песню на концерте в Иерусалиме. Но я поднимусь на сцену не одна. Вы (она
кивнула в сторону Шломо) подниметесь на сцену вместе со мной. Мы споём «Жди
меня» вдвоём, дуэтом. Договорились?
Я изо всех сил старался переводить синхронно, чтобы Шломо и Шуля
воспринимали слова певицы в момент их произнесения.
Нам повезло: никто из нас троих в те минуты не умер от счастья, а
ведь такое могло случиться... На прощанье Людмила Георгиевна подарила Шломо и мне
по диску «Течёт река Волга». Вот он – передо мной.
А приезд певицы с оркестром «Россия» в Израиль не состоялся – ни в
ближайшем мае, ни через год, ни через два, и – вообще – больше в зарубежные
гастроли она не ездила. А недавно ушла из жизни.
Я позвонил в Арад:
– Шломо, умерла Зыкина.
Он ничего не ответил, помолчал, а потом прошептал:
– Слышишь, Шуля?.. Умерла Людмила…
"ЛУЧШИЙ ВЕЧЕР В
МОЕЙ ЖИЗНИ"
Эти слова сказал не Дрори, это, в силу моего
всегдашнего максимализма, с жаром произнёс я, когда мы, т.е. Володя Лейкин и я,
вышли из квартиры Шули и Шломо Дрори. Вошли мы к ним в половине пятого, а вышли
после восьми вечера – улыбающиеся, довольные, счастливые.
Впервые встретились мы, Володя Лейкин и
я, в Араде у двери той самой квартиры, в которую мы вместе вошли и провели в
ней почти четыре часа, не заметив, как они пролетели.
Началось наше знакомство (скорее всего,
дружба) недели за две до того.
По электронной почте мне пришло письмо:
Меня зовут Владимир Лейкин (сокращенно Володя), последние 20 лет я
живу в кибуце Манара.
Вот уже четвертый год выступаю с программой, которую я назвал "Русские
песни, которые мы поём на иврите".
И как Вы можете догадаться, ключевое место в этой программе занимает донесенная
Вами история
про "Жди меня". Я выражаю Вам восхищение тем, как вы подали весь этот
материал, какие фотографии
Вы поместили. Вот по одной из фотографий у меня к Вам вопрос. Фотография,
снятая в Бари в 1944-м,
очевидно, сразу после того самого концерта. На ней, помимо главных героев
истории, запечатлен брат
Шломо – Яков. Спрашивали ли Вы Шломо Дрори о том, а где был брат во время всей
этой истории, во время
встречи с матерью? Если на фото они вместе, можно предположить, что и
встретились они все вместе.
Буду крайне Вам признателен, если сможете прояснить мне эту ситуацию.
Всего самого доброго,
Володя Лейкин, Манара.
В письме были указаны номера телефонов,
домашнего и мобильного. Я тут же позвонил.
Володя Лейкин репатриировался лет
двадцать назад из Питера.
– Слышишь, Вичка, он питерский, –
сообщил я жене, питерской патриотке (вернее сказать, патриотка-то она
израильская, но к городу рождения, детства, юности и чуть-чуть университетов –
до выезда начала учиться на первом курсе – относится с нежностью).
– Значит, хороший человек, –
констатировала жена.
– Это значит, что если я не питерский… –
начал я задираться.
– Ну-ну, продолжай, – стала меня
заводить подруга дней моих.
Я махнул рукой:
– И продолжать нечего, и так всё ясно.
Милые ссорятся – только тешатся. Да и
ссорой эту перепалку назвать нельзя, так, обмен мелкими колкостями, острая
приправа к блюду, называемому семейным счастьем.
А Володе я продиктовал номер телефона
Дрори и попросил позвонить в Арад. Через полчаса зазвонил мой телефон. В трубке
зазвучал переполненный радостью голос Шломо:
– Ты не представляешь, какая у меня
только что была беседа!
– Как же? С Владимиром Лейкиным из
кибуца Манара.
– Ты его знаешь, да? Почему же до сих
пор не познакомил с ним меня?
– Потому что знаком с ним сорок пять
последних минут, не больше.
Короче, началось ожидание условленной
встречи. Мы все трое без конца перезванивались, а с Володей ещё и
переписывались по электронной почте. Вот я только что заглянул в мой Outlook
Express,
в нём 15 (пятнадцать!) писем от Владимира Лейкина – за две недели.
Опущу всякую разнообразную лирику,
интересную может быть лишь нашему еврейскому летописцу Пимену, коих в Израиле
хоть пруд пруди.
Итак, 25 мая 2010 года ровно в 16 часов
30 минут (подчёркиваю: ровно в 16 часов 30 минут, мы вошли, разом взглянули на
стенные часы и весело рассмеялись) Владимир Лейкин, прибывший в Арад из
галилейского кибуца Манара, и Илья Войтовецкий из негевского стольного града
Вирсавия ступили под кровлю гостеприимного дома Шломо (Соломона) и Шуламит
(Суламифь) Дрори, обитателей пустынного города Арада, украшающего собой вершину
холма, вознесённого на высоту в 1000 метров над уровнем самого низкого, самого
солёного и самого мёртвого в мире моря.
Обязательные в таких случаях фразы,
взаимные объятия, лобызания и ещё фразы, объятия и лобызания, и вот расчехлены
Володина гитара, его же кинокамера и мой фотоаппарат, на столе напитки, ломтики
торта, а вокруг нас – атмосфера! Никакими словами её не определить, не описать,
не обозначить и не передать, потому что она особенная. Даже не буду пытаться
рассказать про тот вечер, просто сухо перечислю "наши достижения".
Этим
вечером впервые автору и первому исполнителю, солисту еврейской бригады
Соломону Дойчеру была исполнена его песня на русском языке(!), т.е. в
оригинале, с тем самым текстом, который написал в 1941 году Константин Симонов,
а газета «Правда» опубликовала на своей третьей странице – по указанию
самогó Верховного Главнокомандующего Красной Армией Иосифа Виссарионовича
Сталина.
Пел
Володя Лейкин.
Для просмотра клипа нажмите
и подождите некоторое время.
После просмотра
вернитесь нажатием комады “Back” (←).
Как реагировал Шломо на это исполнение? Это видно на
снятых мною кадрах. Словами не передать.
Затем Володя спел "Жди меня"
("Ат хакú ли") на иврите.
Для просмотра клипа нажмите
и подождите некоторое время.
После просмотра
вернитесь нажатием комады “Back” (←).
Как на это реагировал Шломо? На снятых
мною кадрах реакции не видно, потому что исполнение пришлось переснять заново.
Дрори, заслышав свою мелодию и знакомый текст на родном языке, тоже запел, но дуэта
не получилось: голосá у певцов оказались разновысотными, и тональности
исполнения не совпали.
Дослушав пение Владимира Лейкина и
сообщив ему, что из впечатляющего списка вокалистов только двоим из них удалось
донести до слушателей истинный замысел песни и что оба они в данный момент
присутствуют в этой комнате, Дрори, наконец, запел – в тональности ре минор.
Володя, разумеется, аккомпанировал, а также своим низковатым голосом поддержал
нового друга и, насколько позволили вокальные данные, подпел ему. Но солировал,
безусловно, автор песни.
Для просмотра клипа нажмите
и подождите некоторое время.
После просмотра
вернитесь нажатием комады “Back” (←).
Запись сделана 25
мая 2010 года.
Через два месяца и десять дней после
описанного события Шломо Дрори стукнет… 89 лет. Взгляните на эти кадры,
вслушайтесь в звучание вашей стереосистемы. Это не фонограмма, это, сидя в
инвалидной коляске, поёт Шломо Дрори.
28 августа 2010 года, суббота, 17:00.
4 августа я позвонил в Арад на домашний
телефон Дрори. Ответила Шуля. Я поздравил её с днём рождения мужа, ему в этот
день исполнилось 89 лет.
–
Шломо очень слаб, – сказала Шуля. – Он не сможет с тобой поговорить.
–
Передай ему мои поздравления и пожелание…
–
Да-да, конечно…
Сегодня, в субботу 28
августа 2010 года, приблизительно в 16:30, раздался телефонный звонок. Друзья
знают, что мы стараемся не нарушать святости субботы, если звонят, то по самому
экстренному поводу.
Я поднял трубку.
Это был внук Шломо Дрори.
– Сегодня умер дедушка. Похороны завтра, ещё неизвестно, в какое
время. Когда буду знать, сообщу.
ВОТ И ВСЁ.
Кладбище. Арад. 29 августа 2010 года.
Кладбище. Арад. 3 октября 2010 года.
Могила Шломо Дрори.
Надгробие.
_______________________________
12 августа день Викиного рождения. В
нынешнем году я знал, чтó подарю ей, потому что 31 июля исполнилось 10
лет со дня нашей свадьбы. Мы пригласили тогда, как водится, фотографа,
увековечившего наш праздник и на фотобумаге, и на видеокассете.
Увековечение
– поняте весьма относительное. С течением времени плёнка, как и участники 
события, состарилась, утратила
надёжность, в записи появились шумы и "снежок", и возникло опасение,
что такого важного свидетельства нашего бракосочетания мы когда-нибудь лишимся.
Вот тогда и возникла у меня идея "перекачать" видеозапись с
ненадёжной кассеты на DVD и преподнести диск Вике на день рождения в качестве
презента.
И
вот презент уже готов, вручён виновнице торжества, и мы усаживаемся перед
большим плоским экраном, я нажимаю на кнопку "Play", и начинаются воспоминания.
К
тому времени, к 31 июля 2001 года, срок нашей… дружбы? любви? совместного
помешательства?.. – да какая разница, как ЭТО назвать! Словом, ко дню нашей
свадьбы мы были вместе семь с половиной лет, у нас уже была 
почти годовалая дочь, наша Рахель,
оставшаяся этим вечером дома с няней.
Свадебное
торжество, хупа с раввином и застолье с музыкой и танцами происходили в одном
из самых святых мест не только Беэр-Шевы и всего Негева, но и, можно сказать,
"всего прогрессивного человечест
ва" – у библейского колодца,
вырытого праотцом Авраамом. Я полагаю, что ни до этого события, ни после него
свадеб у Святого колодца не бывало.
С
семьёй Дрори Вика, конечно, была знакома уже немало лет, бывала она и в музее
Мёртвого моря, не упускала случая поехать туда со мной, когда я возил
экскурсантов, да и дома у Шломо и Шули мы гостили нередко.
Супруги
Дрори, познакомившись с Викой, приняли и полюбили её сразу и безоговорочно. Мою
тогдашнюю жену Шломо не жаловал. Побывав однажды в нашем доме, он новые
приглашения вежливо отквергал, всегда находя для этого благовидные предлоги, а
спустя несколько лет, когда моя семья распалась, признался:
–
Глаза у неё недобрые, непрятные
глаза…
Как
только Шуля и Шломо узнали, что мы с
Викой вместе, они примчались в нашу пустую обитель (всё нажитое добро осталось
у моей бывшей жены) и привезли подарок – новенькую электропечь!
Когда
был назначен день свадьбы, я тут же позвонил Шломо.
И
вот теперь мы сидим перед телевизионным экраном, и перед нами светящиеся глаза
и добрая, лучезарная улыбка живого Шломо Дрори…
