Первый день на пенсии

(Из книги «Непризывной возраст», 1997)

Сегодня, первого июля, понедельник. Несмотря на то, что будильник не прозвенел, я точно знаю: сейчас половина пятого. Сработала внутренняя сигнализация: я проснулся. Посоображал, подумал что-то нечленораздельное и тут же заснул опять. И спал до тех пор, пока не щёлкнул ключ в дверном замке: жена уходила на работу. Было без четверти восемь.

– Подожди! – крикнул я, втиснул себя в джинсы, рванул молнию и бросился к машине.

Мы благополучно проскочили светофор и свернули за угол, здесь можно приостановиться, покуда темпераментные Израильские шофёры не опомнятся, чтобы поднять "сиреневый шум" – погудеть сиренами.

Жена выпорхнула из машины, я развернулся на 180^о и – домой: можно поспать, можно делом заняться: "свобода, бля, свобода".

– Доброе утро, – выдохнула Лика в трубку. – Где ты?

– Закончу все первоочередные дела и приеду.

– Я думала, что первоочередная у тебя я.

– Ну-ну, конечно... – этой фразы она уже не услышала, в ухо мне полились частые "ту-ту-ту-ту".

Итак, с текущего дня я пенсионер, правда, досрочный. Первые полгода мне, оказывается, будут, вдобавок к пенсии, выплачивать пособие по безработице – такие при нашем еврейском социализ­ме порядки. Нужно только стать на учёт в "бюро по трудоустройству лиц с высшим образованием".

Туда, в это самое бюро, я и направил стопы.

Занял очередь, сел.

– Вы – последний? – услышал я над собой. Вскинул голову.

– Слихá?..

Вошедшая застеснялась:

– Атá... ло?

– Ани кэн.

– Атá... кэн?

– Камувáн.

– Авáль анú... ло, – созналась она.

– Ма лаасóт! – посочувствовал я.

Она выслушала мой высокий иврит, подумала и серьёзно резюмировала:

– Атá кэн, анú ло.

– Нахóн, – согласился я. – Ат роцá кэн?

Она обрадовалась:

– Анú роцá, роцá! Анú роцá кэн!

– Гам анú роцэ΄ кэн. Шнэ΄йну роцúм кэн¹

                                                                                                                                                                                          

¹      В этой беседе в различных комбинациях перебираются следующие ивритские слова: слиха – извините, ани – я, ата – ты или вы в обращении к мужчине, ат – то же в обращении к женщине, камуван – разумеется, аваль – союз "но", ма лаасот – что делать, нахон – верно, роцэ, роца – хочу (в мужском роде и в женском), роцим – хотим, гам – тоже, шнэйну – мы оба.

К нашей беседе прислушивались.

– Вы давно в Израиле? – спросил я – по-русски.

– О-ох! – вырвалось у неё. – Что же вы...

– Один из способов завязывать знакомства... Шестьсот шесть­десят шестой.

Она опустилась рядом со мной на свободный стул.

– Вы давно в Израиле? – повторил я вопрос.

– Давно. Почти пять лет...

– Отчего же такой грустный тон?

– А отчего веселиться? Работы нет, языка нет, ничего нет.

– Здоровье есть, красота...

– Да я не жалуюсь... Я уже за границей побывала, – неожидан­но радостно сказала она. – Раньше съездила в Лондон, а теперь вот вернулась из Парижа. Целая неделя! Вы были в Париже?

– Был.

– А где ещё были?

– Везде.

– Вы здесь давно?

– Двадцать пять лет.

– О-ох!..

Очередь медленно продвигалась, "лица с высшим образованием" заходили за барьерчик и усаживались перед миловидной чиновницей. Звучала негромкая русская речь: все высокообразованные безработные были наши.

Мы увлеклись беседой.

– Нельзя ли потише? – попросила чиновница.

– Вы уже где-нибудь работали? – спросил я шёпотом.

– Работала, – вздохнула она. – У частника.

– По специальности?

– Трудно сказать... На компьютере. Компьютерное черчение... Я инженер-металлург, металловед, чёрные металлы, а кому это здесь нужно! Пошла на курсы. И потом сразу взяли на работу. А теперь хозяин проиграл конкурс и всех уволил. Вот – хожу отмечаться.

– Как же вы учились и работали – без языка?

– А вот так. Курсы – на русском, хозяин – из России, все сотрудники – тоже. И здесь, – она кивнула за барьерчик. – Вам было легче.

– Нельзя ли потише? – опять попросила чиновница.

– А вы – тоже безработный?

– Я пенсионер. Всё, отработался! Сегодня – первый день на пенсии!

Улица набросилась на меня июльским зноем; после кондициионированного помещения жара терзала особенно жестоко. Я по­вернул ключ зажигания, включил вентилятор, из решётки выр­вался раскалённый поток, но через несколько секунд воздух стал пронзительно ледяным, пришлось ослабить струю.

– Я думала, что первоочередная у тебя я, – сказала Лика...

Мотор опять, как вчера, чихнул и осёкся. Без ремонта не обойтись.

– Оставь ключи и можешь гулять, – сказал в мастерской механик. – Здесь работы часа на три.

– Я подожду...

– Твоё дело. Оставь ключи и иди в приёмную. Только не вертись между ногами.

Я кивнул: "бэсэдэр!"¹

                                                                                                                                                                                          

¹ бэсэдэр – в порядке

В приёмной было прохладно, негромко звучала музыка, на столе – проспекты автомобилей – новые модели, умопомрачитель­ный дизайн и ещё более умопомрачительные цены.

Вбежал мальчик-подсобник.

– Это твоя машина? Она мешает проезду, дай ключи.

Я выглянул наружу.

– Никому она не мешает.

– Сказано: мешает. Дай ключи!

– Я сам отгоню. Идём.

– Тебе туда нельзя. Дай ключи.

Во двор влетел "Мерседес". Водитель вывалился наружу, над его приспущенным брючным ремнём нависало брюшко, на щеках мелко завивались серые бачки.

– Блядские дети! – заорал водитель. – Я кормлю вас, я уже тридцать лет ваш постоянный клиент!

Из-под навеса его о чём-то спросили.

– Воры! Ты вор, и твой отец вор, и твой дед был вором! Я три­дцать лет кормлю всю вашу хамуллу, а вы крадёте у меня новый аккумулятор! Полюбуйся на это говно!

Над крышей "Мерседеса", над багажником, возвышалась табличка "такси".

Пока водитель разорялся и угрожал, я присматривался к его манере двигаться; мне показалось, что вот сейчас он поведёт пра­вой рукой: снизу-влево-вверх – и наклонится, и легко перекинет через левое плечо рюкзак – не знаю, почему именно такое движе­ние и почему рюкзак, у таксиста в руке ничего не было.

К нему подошёл человек в синем рабочем комбинезоне, головы его я не видел из-за навеса.

– Ну-ну, не кричи, – сказал комбинезон, – сейчас разберёмся. Ахмед! Ты с этой машины аккумулятор снимал?

– Снимал, – ответил голос Ахмеда. – И поставил заряжать. Его аккумулятор совсем не тянул.

– Слушай, Ахмед, ты ведь знаешь, что со мной это не прохо­дит, кради у тех, кто не знаком с тобой и с вашей сраной мастер­ской!

– Можешь перейти в другую.

– А другая лучше? – усмехнулся, успокаиваясь, таксист. – Ставь батарею на место.

Я вышел во двор и направился к хозяину "Мерседеса". Я шёл к нему – медленно, всматриваясь в его, наверняка незнакомое мне, лицо, в рыхлую фигуру с нависшим над брюками животом, в подёрнутые серым налётом лохматые бачки... а он повернулся ко мне... прищурился...

– Хабиби! Ты живой?! Ещё не отвалил в Америку? Все ваши давно там!

– Извини... но я не...

Он тряс меня за плечи и подталкивал мягким животом.

И тут я вспомнил.

И тут я вспомнил семьдесят третий год.

Нашу часть перебросили на новую базу, совсем новую: ещё на днях здесь ничего не было, кроме равнины, покрытой острой, словно обожжёной, щебёнкой. А сегодня уже стояли два вагончика, по периметру базы лежали туго набитые песком или, может быть, той же щебёнкой мешки, солдаты ставили похожие на шатры островерхие палатки.

Отсюда до канала было рукой подать, минут пятнадцать езды на джиппе.

Мы вышли из автобуса и ступили на землю. Ныли ноги.

– Права есть? – спросил меня хромой, очевидно, после ране­ния, инструктор. – Водить умеешь?

Я кивнул.

– Садись за баранку и вперёд! Здесь кругом наши, фронт Далеко. Куришь?

Я мотнул головой.

– Пьёшь? Вы, русские, любите это дело. Жалко вот, что девочки в дефиците...

День был солнечный, дул резкий пустынный ветер. Приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.

– Как ты думаешь, если Россия нападёт на нас, за сколько дней мы дойдём до Москвы?

– Мечтаешь побывать в Москве?

– Почему бы нет. Люблю блондинок!

– Поищи где-нибудь поближе.

По мере того, как солнце подымалось и приближалось к зениту, словоохотливость моего инструктора убывала.

– Крути назад, – сказал он часа через два. – На сегодня хватит.

Он потянулся к рации:

– Попробую установить связь. Совсем мы про неё забыли. И нас почему-то ни разу не вызвали. – Он стучал по микрофону, кричал, перестраивался с волны на волну, отвинтил и снова привинтил антенну. – Ты перед выездом аппаратуру проверил?

Я пожал плечами.

– Я тоже не проверил. Вот, полагайся на вас, на русских!.. Когда вернёмся, попей кофе и слетай в штаб полка, он за холмом, увидишь высокие мачты. У них есть лаборатория, найдёшь техника.

В таксисте ничего не осталось от тонкого мальчишечки, кото­рый встретил меня тогда, в конце 1973-го, в полковой лаборатории.

– Хабиби! Кто бы мог подумать? Ты живой! И не в Америке! А ты помнишь, как мы с тобой обеспечили весь полк аппаратурой? Скажи, ты помнишь? Какое было время! Хабиби! Мы с тобой тогда хорошо поработали!

"Мы с тобой"!..

– Ты помнишь, да?

В безлюдной лаборатории гремела восточная музыка.

– Кто здесь техник? – крикнул я.

– Ты чего кричишь?

– Я ищу техника!

– Говори громче, я тебя не слышу!

Я замолчал.

– Говори-говори, у меня хороший слух! – проорал кто-то из-под стойки. – Я тебя услышу. Только говори громче.

– Ты техник? – спросил я в пространство.

– Ну, я. Чего орать-то!

– У меня в джиппе рация не работает!

Из-под стойки выползла рука и вырубила магнитофон.

– А где ты видел, чтобы они работали?

– Ты техник?

– Техник.

– В моём в джиппе не работает рация. Нужно отремонтировать.

– Я не умею, – вылез наконец откуда-то снизу парень.

Стеллажи были уставлены металлическими коробками. Техник перехватил мой взгляд:

– Эти? Да они все неисправные, ни одна не работает.

– Как же можно выезжать в Синай без радиосвязи?

– Вот добьём арабов, тогда и аппаратурой займёмся. А пока не до этого, война...

– Какая у тебя специальность? На гражданке.

– Водитель такси.

– Водитель такси?!

– Ну да. А тут я техник. Прошёл курс... У тебя есть сигареты?

– Не курю.

– Слушай, сбегай за сигаретами, киоск сейчас открыт.

– В твоей лаборатории есть хоть какой-нибудь измерительный прибор? Паяльник?

– Есть... Даже олово есть!

– Давай.

– А за сигаретами?

– Вот добьём арабов, тогда покуришь. Включи паяльник.

– Слушай, ты поработай, а... А я сбегаю за сигаретами. Принести тебе пива?

Этого техника я встретил дня через три. Ещё издали узнал его: тоненький, пружинистый, он легко шёл и поигрывал рюкзаком – снизу-влево-вверх – через плечо, сбрасывал и опять – снизу-вле­во-вверх – через плечо – вниз и – снизу-влево-вверх – через плечо. Рюкзак летал и летал, а парень весело вышагивал, и ничто не могло омрачить его радость.

– Хабиби! – заорал он издали. – Хабиби! Это ты! Вот так встреча!

– Шалом! – сказал я. – Ты куда?

– В отпуск! Я доложил, что всё отремонтировано, заменил на джиппах старьё, и что бы ты думал? Отпуск, на целую неделю! Хабиби!

Он играл рюкзаком: снизу-влево-вверх – через плечо, сбрасывал и опять – снизу-влево-вверх – через плечо – вниз и – снизу-влево-вверх – через плечо.

– Рад за тебя.

Это было почти четверть века назад в четверти часа езды от Суэцкого канала.

И вот теперь:

– Кто бы мог подумать? Ты живой! И не в Америке!.. Хочешь пива? У меня в багажнике есть, холодное.

Он направился к багажнику. Потом остановился:

– Скажи, что ты здесь делаешь?

– У меня забарахлил мотор.

– Ты не мог найти другое место? Здесь все воры. Приводишь новую машину, а уезжаешь на транте. Никогда не знаешь, что украдут.

– У тебя есть мастерская лучше?

– Лучше нет, есть только хуже.

– Загоняй машину, – закричал из-под навеса Ахмед. – Твой аккумулятор уже зарядился.

Не дойдя до багажника, таксист прыгнул в кабину "Мерседеса".

– Шалом, хабиби! – прокричал он. – Ещё встретимся! Пиво за мной!

Я проболтался у них часа три. Ремонт занял меньше трёх минут: отошёл контакт от свечи зажигания. Заплатил я за проверку и регулировку мотора, всей системы зажигания, смену комплекта кабелей, а, отъехав, обнаружил, что новенький радиотейп заменили на рухлядь. Приёмник трещал и ничего не ловил. Вернуться бы и покачать права, но я представил себе: "Ахмед, ты менял в этой машине радиотейп?", а Лика сказала по телефону:

– Я жду тебя... Я думала, что первоочередная у тебя я.

"Ну их к чёрту. Заскочу домой, приму душ и..."

Только скинул одежду...

– Слушай, – голос Хаима в телефонной трубке, – твоя про­грамма не принимает новых данных. Старые перелистываются, а новые не вносятся.

– Перейди в режим "Modify", а потом – стрелку вниз.

– Подожди, я запишу. Попробую и позвоню.

– Позвони вечером.

Вот я и понадобился. Теперь они долго будут морочить мне голову. А ведь говорил им: "Пользуйтесь, пока я с вами." Олухи... Плюнуть на всё, послать к...

Тогда, летом 1972-го, меня принимал на работу тощий лысый человек по имени – так он представился – Алекс Леви. Алекс не смотрел в глаза, а быстро-быстро говорил что-то на иврите, слова были незнакомые, ведь прошло всего полгода, как я приехал в страну.

Наконец, он остановился, взглянул на меня и спросил:

– hивáнта?¹

Я пожал плечами.

– Ата халаш ба-иврит.²

– Ма зэ "халаш"?³

                                                                                                                                                                                          

¹ hиванта? – ты понял?

² Ата халаш ба-иврит – ты слаб в иврите.

³ ма зэ "халаш"? – что это – "халаш"?

– Слаб, – ответил по-русски Алекс Леви. Взглянул на меня сквозь стёкла очков. Странный взгляд – застывший, будто зрачки нарисованы и вставлены в оправу. – У вас нелады с ивритом. Язык следует знать...

Я поёжился.

– Да это Шурка Левин из Каунаса, – сказал Арон, когда я рассказал в ульпане о поездке на завод. – В институте был крупным комсомольским деятелем. В шестьдесят седьмом боролся с сионизмом, в шестьдесят восьмом выступал на пресс-конференциях, мы перестали подавать ему руку, а в шестьдесят девятом, раньше всех нас, уехал.

Алекс Леви, упершись в меня нарисованными зрачками, на­путствовал:

– Учите иврит. Мы сюда не для того приехали, чтобы Пользо­ваться чужим языком. У нас есть свой – и великий, и могучий. И свободный – тоже свой.

Всё правильно. Только глаза – не свои, нарисованные.

Портативные радиостанции назывались здесь "оки-токи", т.е. – по-английски – "прогуливайся и трепись". Маленькие, вроде "тюльпанов", с которыми я работал в Союзе. "Тюльпан", если за­ходили с ним за угол или даже за столб, затыкался, противно шумел и действовал на нервы. А "прогуливайся и трепись" работали на километровых расстояниях – хоть за углом, хоть из-под земли. Если связь вдруг прерывалась, срабатывал шумоподавитель. На­ступала мёртвая тишина.

Вот этот шумоподавитель меня поначалу сильно заинтересо­вал. На создание своего собственного, так сказать, отечественного шумоподавителя я потратил много месяцев. Было это на Украине, в сильно промышленном городе; я прибыл туда на ГОК (горно-обогатительный комбинат) в служебную командировку.

Начальник цеха связи Зицерман, маленький, рыжий, много и быстро говорил, всё не по делу, да, к тому же, заикался и карта­вил.

– Н-ну в-вот. К-комбинат у нас бо-бога-гатый. С-сдела-ну-с-сделаете с-с-связь – п-получите за ра- ну з-за ра-аботу, д-да ещё, ну, б-благодарность в ми-ми-министерство напишем.

Поначалу всё казалось простым.

Зицерман выслушал мои выкладки, сделал вид, что понял, и взорвался:

– Е-если всё так про-про-про-ну-всё так просто, какого же хрена ты де-дерёшь с меня пя-пя-пятьде...

– Сорок восемь тысяч.

– И-и-це... и целых ше-е-шесть месяцев работы! Мне на-а-до теперь! У-уже! Вчера! Де-еньги – хрен с ними, с де-еньгами, но вре-время!

– Хорошо, если сразу всё получится. А если нет? У нас план три тысячи рублей в месяц на человека. Я, два помощника – девять, ну, пусть восемь тысяч, полгода работы – сорок восемь тысяч.

– Я тебя не отпу-не-отпущу отсюда, са-а-адись и делай!

Он отвёл меня в радиолабораторию, распорядился, чтобы мне выдали паяльник, измерительные приборы, детали.

– В-вот твой, ну, стол, стул и – ра-работай. Сделаешь, по-под­пишу тебе все пя-пя...

– Сорок восемь тысяч.

Он махнул рукой:

– Ра-аботай! – и ушёл. А я отметил командировочное удостоверение и уехал – работать.

В увесистый ящик, который я привёз на ГОК через два года, были вколочены деньги, время, транзисторы, фильтры, разноцветные проводки, воинственный скепсис заказчиков и осторожные надежды исполнителя.

– Ночью поедем в карьер, будем проводить испытания, – сказал я Зицерману.

– Ты при-привёз с собой автомобиль? – спросил он ехидно. – Или по-потащим это, – он кивнул на ящик, – н-на, ну, на себе? Ка-ак ты соби-ну-собираешься ночью е-е-ехать в карьер?

– А вы что, не сможете достать машину?

Он не ответил, не счёл нужным.

Назавтра я встал пораньше и, даже не позавтракав, кинулся к остановке. Троллейбус чуть замедлил ход, в его силой распёртых дверях висели, держась друг за друга и ещё невесть за что, труженики и труженицы ГОКа. Я на ходу вклинился в живую массу, меня поджали сзади.

Троллейбус шёл медленно, подпрыгивал на ухабах и поворотах, в его спёртой утробе происходили какие-то передвижения и перемещения, и через некоторое время я оказался уже внутри, зажатый со всех сторон, не в состоянии самостоятельно пошевелиться, сменить позу или место.

Прямо передо мной, вплотную притиснутая ко мне, стояла и тряслась вместе с троллейбусом, пассажирами и, разумеется, со мной симпатичная женщина. Кожей моей (да и не только кожей) я чувствовал её всю, ко мне плотно прижатую, между нами возникла почти интимная близость. Это продолжалось долго. Женщина безуспешно пыталась изменить положение своего тела, сдвинуться назад или в сторону, но только усугубляла ситуацию.

Путь до комбината занимал минут сорок...

Мы вместе вышли на остановке и разошлись в разные стороны: она – вперёд по ходу троллейбуса, к зданию управления, а я назад, к цеху связи. Зицерман ждал меня у входа.

– В-все мои по-по-пытки достать те-ебе машину...

– ...достать нам машину...

– По-пожалуйста, не выё... Ма-машина ёк.

– Не отменять же испытания! У вас этих машин... У директора личная с шофёром, у главного инженера, у главного энергетика. У кого ещё?

– Э-это н-не нашего с то-обой ума дело. Рабочий транспорт в ведении тран... тран...

– Транспортного диспетчера?

– Ну да.

В вестибюле управления висела табличка:

Транспортный диспетчер – 3^ий этаж

Я взлетел по лестнице, вбежал в комнату, моя утренняя попутчица вскинула глаза:

– Вам чего?

– Машину от гостиницы в карьер. Ночью.

Она кивнула, коротко поговорила с кем-то по телефону ("очень-очень нужно, важные госиспытания, товарищ из центра"), черкнула что-то на листе и протянула мне:

– Вот. В одиннадцать у входа в гостиницу...

Я положил перед Зицерманом наряд. В этот момент он поверил в предстоящий приход Мессии.

Мы колесили по карьеру всю ночь. Шумоподавитель работал. Утром начальник цеха оглядел меня ошалелым взглядом и ничего не сказал.

Набираю номер.

– Слушаю.

– Скоро увидишь.

– Я тебе не верю...

– Девочка, вот только приму душ...

– Душ можно принять у меня.

– Я уже разделся.

– И раздеться можно у меня.

– А что ещё можно у тебя?

– Приезжай скорее.

Только вышел из душевой – "динь-динь-динь".

– Заходил Йоська.

– Я же сказал тебе: позвони вечером.

– Да слушай ты!

– Ну.

– Заходил Йоська. Я как раз разбирался с программой. Он говорит: хочу такую же. Скажи, это трудно – приспособить твою программу для Йоськи?

– Смотря что ему нужно. Но он же сам не знает.

Хаим хмыкнул.

К Йоське я, что называется, испытывал симпатию. Йоська бегло говорил на идише.

Я-то был уверен, что этого языка не знаю, но, оказавшись по приезде "в коммуникационном вакууме", стал извлекать из памяти полузабытые с детства слова.

Как-то в студенческие годы я на улице подошёл к книжному лотку. Продавец, пожилой еврей, беседовал со своими знакомыми, ещё более престарелыми, чем он.

Была зима, примораживало, я ёжился от холода, переступал с ноги на ногу (осенние туфли и тонкие носки не согревали), но от лотка не отходил: евреи говорили по-еврейски.

– Вы хотите что-то купить? – спросил меня лотошник.

– Я ещё полистаю...

– Так смотрите же. А то ведь вы не смотрите, только стоите и зря мёрзнете. Покупайте уже и идите себе.

Их беседа продолжалась, я стоял и слушал.

Собеседники начали на меня поглядывать – сперва с подозрением, потом с опаской, но я ничего этого не замечал – по глупости ли, или по молодости, по неопытности. Кто знает, что пережили эти люди в своей жизни, а время-то было – зима 54 – 55-ого.

Вдруг они торопливо распрощались с продавцом и, поддерживая друг дружку за локотки, пошли вдоль улицы. Я прислушивал­ся и следовал за ними. Они оглянулись раз, другой – и ускорили шаги. Я не отставал. Они пошли ещё быстрее. И вдруг, последний раз оглянувшись (я помню их испуганные глаза), преодолевая одышку, побежали.

Я остановился. Мне стало жарко и жутко.

Трамвайная остановка была недалеко.

– Йоси, мне надоело бездельничать, – сказал я на идише – для шику – года через три или четыре после начала работы на заводе.

– А ты не бездельничай, – мудро ответил Йоська – тоже на "мамэ-лошн"¹. – У тебя работы недостаточно?

– У меня её нет совсем.

Он не понял.

– Когда ты получил даргу²?

– Недавно.

– Чего же ты хочешь?

– Мне надоело бездельничать.

– Не понимаю, – пожал плечами Йоська. – Быст мэшигэ!³

                                                                                                       

¹ "мамэ-лошн" – на идише означает "родной язык", "материнский язык". Так принято называть идиш.

² дарга – категория.

³ быст мэшигэ – ты сумасшедший.

Компьютерами я заболел вдруг и надолго (тогда казалось, что навсегда). По совершенной случайности это совпало с началом компьютеризации завода.

– Алекс, – сказал я директору – на чистом иврите, – я хотел бы заняться компьютерной электроникой.

– Мы приехали в эту страну, чтобы делать то, что требуется ей.

– Кто решает, что этой стране требуется?

– В данном случае – я. Пока я директор завода.

– Как долго это будет продолжаться?

– Дольше, чем кое-кому хотелось бы.

– Ясно... Знаешь, – перешёл я на русский, – начинаю завидо­вать римскому папе.

– ?

– Везучий, чёрт: каждое утро видит своего начальника распя­тым на стене.

Его зрачки отделились от оправы и ушли в глазные впадины.

Я шёл к двери и спиной чувствовал, как он моргает.

В лабораторию вбежал Йоська:

– Мэшигэнэр!¹

– Пошёл ты на хер! – Йоська давно приехал из Румынии, но мой красочный монолог понял сразу.

                                                                                                                                                                                          

¹ мэшигэнер (идиш) – сумасшедший.

Инженером по компьютерам я стал – при другом директоре. Алекса ни на заводе, ни в Израиле к тому времени уже не было. Говорят, что он в Канаде; ну, да это неважно.

– Заходил Йоська, – сказал Хаим.

– Хаимке, я тороплюсь, – взмолился я. – Давай созвонимся ве­чером.

– Подожди, ещё одна минутка. Не клади трубку (на иврите это прозвучало: "не закрывай телефон"), подожди, я только подойду к компьютеру.

Прошла долгая минутка, и вдруг:

– Я что-то напутал... Не знаю, что я натворил.

– Ничего не трогай. Вечером созвонимся. Бай!

Терпеть не могу неопрятных людей. До выхода на пенсию у меня уходила масса времени на глажку рабочей одежды. Её нам выдавали для всяких чёрных работ, но мне нравилось сидеть в синей спецовке за компьютером. Шарм!

Вот и сейчас: раскрыл шкаф, перелистал плечики, выбрал брюки, рубашку – всё выглаженное, отутюженное. Взглянул на себя в зеркало, пригладил седину, набрал номер.

– Я не хочу с тобой разговаривать.

– Откуда ты знаешь, что это я?

– Твой звонок звучит нагло.

– Мне не приезжать?

– Тебе скоро уезжать. Вот-вот придёт муж. Мечтаешь встретиться с ним в дверях? Или на брачном ложе?

– Лечу. Целую.

Я действительно летел. Но не долетел.

Полицейский указал на обочину.

– Ты очень спешишь? – деловито спросил он, когда я вышел из машины.

– Очень, – признался я.

– Кладбище ещё работает, – он взглянул на часы. – Можешь успеть. Документы!

Я полез в задний карман брюк, ничего не нащупал, похлопал себя по груди, но и здесь было пусто. И понял, что права и удо­стоверение личности остались в другой одежде. Я обескуражено развёл руками.

– Машина – твоя? Или угнал?

– Только этим и промышляю.

– Мы проверим. Запри и садись ко мне.

– Я не могу.

Он уселся за руль.

– Я должен хотя бы позвонить.

Он повернул ключ зажигания и дал полный газ. Я плюхнулся на сидение рядом с ним

В помещении дорожной полиции было прохладно. Мой кон­воир перебросился несколькими фразами с хмурым дежурным и кивком указал мне: "Следуй за мной".

Мы поднялись на второй этаж.

– Подожди за дверью.

Буркнул и скрылся. Через минуту:

– Войди!

Он сидел перед столом следователя, крупного лысого челове­ка с чётко обозначенными восточными чертами лица.

– Пожалуйста, – кивнул на второй, свободный стул следова­тель.

Мы сразу и одновременно узнали друг друга.

В России водительских прав у меня не было. Через год после приезда в Израиль я благополучно (с третьего захода) сдал экзамены и купил модный тогда Opel Record.

Чтобы набраться опыта, я выезжал вечерами на междугородное шоссе и накручивал километры. Иногда, дабы не было скучно, подбирал попутчиков.

Так было и в тот раз.

– Тебе куда? – спросил я заглянувшего в окно машины молоденького солдатика.

Он назвал город. "Километров тридцать пять или сорок," – оценил я.

– Садись.

– Спасибо. Высадишь меня на въезде, перед мостом.

– Доставлю тебя домой. Я катаюсь. Просто так.

– Тогда зайдёшь выпить кофе.

Недавно прошёл дождь. Быстро темнело.

– Можно закурить?

Я нажал на прикуриватель. Он протянул мне пачку сигарет.

– Спасибо, не курю.

– Молодец, – похвалил он и коротко затянулся, откашлялся.

– Откуда ты едешь?

– С базы, с севера.

– Когда выехал?

– В шесть утра.

Он ещё раз затянулся.

– Давно куришь?

– Давно... Третий день.

– Стаж!

– Когда-нибудь надо начинать.

– Для чего?

– Поживёшь – поймёшь. – (Я был вдвое старше его.) – Ты из России?

– Ага.

– Хорошо вам, русским. Вилла, "Вольво" – и всё даром.

– У меня "Опель" и квартира. За всё заплачено.

– Значит, ты фраер.

В город въехали в темноте. От моста до самого конца улицы, засаженной пальмами, тянулись два ряда фонарей. Их размытый отсвет подрагивал в мокром асфальте.

– Вот за тем домом направо.

Не успел я свернуть, как передо мной выросла фигура рослого полицейского.

– Ты что, не видел знака?

Я тормознул и растерянно покачал головой.

– Что значит – "не видел"? – встрепенулся солдат. – Он видел. Он остановился.

– Не вмешивайся! – оборвал полицейский.

– Я буду свидетелем! Он остановился, ты плохо смотрел. Тебе не нравится его акцент.

Я положил ладонь на его колено:

– Не надо. Я не остановился.

– Ты не фраер, ты сумасшедший.

– Сколько я тебе должен? – спросил я полицейского.

– Мне? Мне ты должен документы. А-а, – протянул он, взглянув в права, – новичок! Это твой первый штраф?

– Первый, – почему-то радостно сознался я.

– Поздравляю! – Он быстро заполнил и протянул мне лист. – Заплатишь на почте.

Солдат заглянул через моё плечо.

– Ты и вправду чокнутый.

Полицейский деловито вложил свои письменные принадлежности в походную сумку и с интересом посмотрел на меня.

– Счастливого пути. Обращай внимание на дорожные знаки.

– Хабиби! – тихо сказал следователь. – Хабиби! – удивлённо воскликнул он. – Хабиби!

Я сел на свободный стул перед столом.

Следователь обогнул стол, движением руки словно смахнул моего конвоира и уселся на его место.

– Ты жив? И не в Америке? Ты помнишь меня? В семьдесят третьем, ещё до войны!

Конвоир выскользнул из кабинета.

– Где ты воевал?

– На юге, в Синае.

– Что делал?

– Водил джипп.

– Представляю, как ты там порезвился.

– Да уж...

– А я танкист. Всю войну в танке отсиделся. Один раз, правда, подбили, но я выполз, пересел в другой. А после войны опять в полицию. Вот – скоро в отставку. В этом году.

– Я тоже на пенсии.

– Давно?

– Сегодня первый день.

Вдруг следователь опомнился:

– Ты почему ездишь без прав?

– Сменил одежду, а документы остались в кармане.

– Привези. Предъявишь дежурному. У тебя за последнее время были нарушения?

– С того раза не было. Не припомню.

– Ну, это ты загибаешь...

– Я ведь почти не вожу. На работу возил автобус, а по делам ездит жена.

– Чего же сегодня надумал? Да ещё без документов.

Тут я вспомнил, что меня ждёт Лика.

– Где тебя носит, – спросила жена.

– Был в полиции.

– Хоть бы позвонил. – Она взяла ключи и сумочку. – Тебе в городе ничего не нужно?

– Ничего.

Когда на лестнице смолкли её шаги, я набрал номер.

– Слушаю вас, – прозвучал мужской голос.

– Слиха, таут¹, – пробормотал я.

                                                                                                                                                                                          

¹ Слиха, таут – извините, ошибка.

"Завтра оправдаюсь." Представил себе Ликино почти детское лицо, глаза: "Нашёл другую бабу, да? Ну, скажи правду, нашёл другую, да?" Молодо – зелено...

У Хаима долго не подходили к телефону, потом ответила жена:

– Ты разве его не знаешь? Все после работы едут домой, а он только начинает вкалывать. Что ему передать?

– Ничего. Я сам позвоню на завод.

– Я не выключаю компьютер! – закричал Хаим. – Звоню тебе, но никто не отвечает. Ты что, всё это время был у неё?

– "У неё", "у неё", у полиции. Меня задержали.

– Ну-ну, только не рассказывай мне, где и кто тебя задержал... Что делать с программой?

– Выключи монитор и ничего не делай.

– А что будет с программой?

– Ничего не будет. Утром приеду и всё сделаю.

– Как приедешь?

– Очень просто: сяду в автобус и приеду.

Положил трубку, включил утюг, открыл шкаф и достал синюю спецовку.

1997

Вернуться к ОГЛАВЛЕНИЮ