Светка

(Из книги лБес в ребро╗, 2001)

Ц ...Светка!

Она взглянула, ещё не узнав, но уже узнавая.

Ц Светка?!

Ц Да!..

Ц Светка, это ты?

Передо мной стояла пожилая... чересчур пожилая... передо мной стояла старуха Ц маленькая, сутулая; русые волосы перемешались с седыми; глаза... тусклые, когда-то серые... Вот они ожинвились.

Ц Не признал?

Ц С трудом.

Ц Изменилась?

Ц Изменилась...

Ц Постарела?

Ц Не... н-не помолодела.

Ц А я-то думала!..

Я перекинул рюкзак с её плеча на моё, наклонился, чтобы спрятать лицо, схватил чемодан и побежал на полшага впереди неё, пытаясь справиться с собой, преодолеть гримасу испуга, нендоумения, ещё чего-то Ц вместо радости встречи Ц через столько-то лет... Светка!

Гудела центральная автобусная станция, сновали люди: входинли, выходили, проходили, стояли, бежали, отставали, догоняли, продавали, покупали Ц всё это было не для меня, проходило стонроной, существовало в ином измерении. Мы вышли из-под арки; я, наконец, опустил багаж, подавил в себе непонятное Ц волнение ли, потрясение или испуг, обернулся.

Ц Здравствуй, Светка.

Была весна, я заканчивал четвёртый класс и не выпускал из рук том "Избранных произведений" Тургенева. Разумеется, я чинтал не "Муму", этим меня уже успели напугать в школе ("классонвая сущность отношений между вдовой-барыней и её глухоненмым дворником Герасимом"), и не "Записки охотника" Ц их я оценил позднее. В школьной библиотеке я взял солидный, странниц в шестьсот или семьсот, фолиант и читал, читал; даже теперь, спустя полвека, мне помнится Ц

"Помнится, в то время образ женщины, призрак женской любви почти никогда не возникал опнределёнными очертаниями в уме; но во всём, что я думал, во всём, что я ощущал, таилось полусознанное, стыдливое предчувнствие чего-то нового, несказанно-сладкого Ц женского."

Меньше полугода назад мне исполнилось одиннадцать лет.

Мы переехали на новую квартиру. Теперь я понимаю, насконлько приблизительно можно назвать то, куда нас поселили, кварнтирой Ц так же, как и предыдущее наше полуподвальное пристаннище, оно, конечно, квартирой не было. Комната, комнатка, канморка: два метра в длину, два в ширину; окно выходило во двор ремесленного училища, в котором отец работал старшим бухгалнтером, дверь открывалась в тёмный коридор, протянувшийся сквозь барачного типа одноэтажное строение; пространство межнду окном и дверью вмещало две табуретки, скамеечку-недоменрочку и один-единственный функциональный предмет домашннего обихода, кем-то неумело сколоченный столик-тумбочку; за ним мы, то есть мама, папа и я, по очереди завтракали, обедали и ужинали, я делал уроки, а мама готовила, мыла посуду, шила и штопала; внутри хранилось бельё, лежали мои учебники и немногочисленные книги семейной библиотеки ("Как закалялась сталь" Николая Островского, "Повесть о настоящем человеке" Бориса Полевого, "Белая берёза" Михаила Бубеннова, "Кавалер Золотой Звезды" Семёна Бабаевского). В углу нашего жилища, торчком до потолка, стояли два набитых соломой матраца; их на ночь раскладывали на полу от стены до стены, и мы, папа, мама и я, прижимаясь друг к другу, устраивались на ночлег.

В первое же после вселения утро мама сказала:

Ц Ребёнок должен пить парное молоко. Каждый день!

Корову держали в доме напротив. Мама вручила мне двухлитнровый алюминиевый бидон, и я отправился к новым соседям.

Май, самое его начало, на Южном Урале Ц весна. Серая унынлость парков и палисадников внезапно расцвечивается пятнышнками первых глянцевых листочков. Дружно пробивается трава.

Я пересёк улицу. Тесовый забор, дощатые ворота; калитка нензаперта; крыльцо в три ступени, приотворённая входная дверь, небольшие сенцы, ещё дверь, обитая войлоком. На стук никто не отозвался или за скрипом половиц я не расслышал, потоптался, потянул за ручку, дверь тонко взвизгнула. В глаза, уже попринвыкшие к сумраку сеней, ударил свет; голова моя закружилась: в нескольких шагах от меня...

"В нескольких шагах от меня... стояла высокая, стройная девушка... в движениях девушки (я её видел сбоку) было что-то такое очаровательное, повелительное, ласкаюнщее, насмешливое и милое, что я чуть не вскрикнул от удивления и удовольствия... я всё забыл, я пожирал взором стан и шейку и красивые руки Ц и слегка растрёпанные белокурые волосы... В это самое мгновение и девушка обернулась ко мне... Я увидел огромнные серые глаза на подвижном, оживлённом лице..."

аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа ...и понял: это ОНА!

Героиня моего начинавшегося романа мыла выставленную из оконного проёма зимнюю раму, стоявшую на стуле у стены. Створки окна были распахнуты в палисадник; в комнату заглядынвали тополиные ветки со свежими, ещё клейкими, по-весеннему пахучими листочками. Поднятая рука девушки держала тряпку и прижимала её к оконному стеклу, по которому струился ручеёк грязноватой мыльной водицы.

Я, поражённый, стоял у двери с бидоном в руке. Мне шёл двеннадцатый год.

Светка была на два с половиной года старше меня. Она уже целовалась с мальчишками из нашего ремесленного училища. Я даже знал Ц с кем, она сама мне показала. Один был коренастый прыщавый детдомовец Витюн, другой Ц совсем низкорослый шкет по прозвищу "облезяна" Ц со сломанным передним зубом, подбитой губой и перекошенным носом.

Закончился учебный год. Я получил полагавшуюся мне понхвальную грамоту (так решили мои родители, значит, так тому и должно было быть). У Светки в табеле стояли одни тройки. Я занвидовал ей: Светкина мама не наказывала дочь за плохие отметнки. Мне попадало даже за четвёрки.

Утром, выслушав обычные родительские наставления, я пронглатывал завтрак, зажимал подмышкой "Избранное" Ивана Сернгеевича Тургенева и босиком, в сатиновых маминого пошива трунсах, голопупый, оставляя за собой хвост долго неоседавшей донрожной пыли, бежал к дому напротив.

У наших соседей был большой двор с огородом, с грядками моркови и укропа и с кривобокой уборной в дальнем, заросшем репейником и крапивой углу. Около дома росли три высоких тонполя; под ними, в тени на траве, стояли две врытые в землю сканмейки и грубо сколоченный деревянный стол между ними. На стол я укладывал увесистого И.С.Тургенева, забирался коленями на скамейку и, уложив подбородок в ладони, читал Светке вслух.

Светка лежала на траве, смотрела в небо и ковыряла травиннкой между зубами. Временами я переводил на неё взгляд, потому что тургеневские эпитеты имели к ней, по моему мнению, самое прямое отношение. А она закидывала ногу на ногу, подол её лёгнкого платьица сползал с колен, и взгляду открывались бёдра, низ живота и сводивший меня с ума светлый пушок. Светку это не беспокоило. Я же, торопливо уводя глаза в книгу, долго не нахондил строку... наконец, вот оно, нужное место (персонажи играли в фанты), Ц

"...опустил руку в шляпу, взял и развернул билет... Госнподи, что сталось со мною, когда я увидел на нём слово: поцелуй!

Ц Поцелуй! Ц вскрикнул я невольно."

Голос мой дрогнул.

Ц Айда сюда! Ц позвала Светка и погладила ладонью траву: Ц Притомился поди, передохни.

Я послушно сполз со скамейки, утвердился на затекших от долгого стояния в одном положении ногах, а взгляд неизменно натыкался на оголённые Светкины коленки. Я плюхнулся на земнлю. Над головой монотонно жужжали шмели и мухи.

Ц Давай целоваться.

Это был Светкин голос.

Вспомнить, что по этому поводу написано у И.С.Тургенева, мне не удалось. Пошевелил губами, но звука не получилось:

Ц Давай.

Ц Целуй, Ц сказала Светка.

Я повернул голову и чмокнул Ц наугад; попал в локоть. Было шершаво.

Ц Не так, Ц сказала Светка. Ц Зажмурься.

На мои прикрытые веки надвинулась тень. По щеке щёкотно скользнула прядь Светкиных волос, сползла к шее, к плечу. Верхнней губы коснулось Светкино дыхание. Оно пахло травой и пронстоквашей.

Ц Передай матери, Ц сказала Светкина бабушка, Ц продаём мы корову, хлопотное больно дело. Пущай теперь другое место ищет.

Она очень походила на Светку. Да и мама Светкина совсем ей как сестра была Ц молодая, красивая. Однажды у калитки я приннял её за Светку, окликнул и только потом заметил, что она понвыше дочери Ц шла на высоких каблуках, Ц и причёска у неё друнгая, шестимесячная.

Они жили втроём, три молодые женщины.

Ц Маме двадцать девять, Ц сказала Светка, Ц бабушке в том гонду будет сорок пять, мне Ц вот стукнет четырнадцать. Все у нас в роду молодые да ранние. Мужики только в дому не залеживаютнся. Хучь бы одного на всех. Ц Сказала и засмеялась.

Молоко мы стали брать у Фарбманов. Они жили за городским парком, по Октябрьской. Мы и Светка Ц по Красноармейской, а Фарбманы по Октябрьской, это от нас минут двадцать ходу было.

К Светке я продолжал бегать Ц просто так, очень она мне нранвилась.

Ц Айда на речку, Ц предложила Светка.

Плавать я не умел.

Песчаный, поросший редкими жёлтыми лютиками берег полонго тянулся к воде. Противоположная сторона густо заросла иванми.

Песок уже нагрелся; он обжигал босые ступни. Солнечные лунчи стекали по спине.

Светка, не замедляя шага, подошла к речке, шумно разбежанлась и поплыла. Руки её не подымали брызг, волосы намокли и тянулись за похожей на поплавок головкой, быстро удалявшейся от меня.

Ц Плыви сюда! Ц позвала Светка с другой стороны.

Она стояла, вылепленная из солнца. Мне видны были огненнные капли на её руке и бедре, расплавленная струйка стекала по обращённой ко мне левой груди. Светка отжала платье, шагнула к кустам, расправила и набросила его на ветки, прогнувшиеся под тяжестью влажной ткани.

Ц Плыви сюда! Ц опять позвала Светка и повернулась ко мне. Под её животом вспыхнул рой маленьких солнц.

...Как много я уже знал Ц в мои одиннадцать с половиной лет! В годы войны, которые отец провёл на фронте, мама всегда брала меня с собой в баню. В моей памяти запечатлелись мокрые, понкрытые мыльной пеной, блестевшие в свете тусклых электриченских лампочек, окутанные клубами пара бесстыдно распахнутые моему любопытному взору женские тела. Открывая для себя загандочную привлекательность противоположного пола, я в то же время познавал собственную суть, обнаруживал неведомый, волнновавший меня Ц вполне мужской Ц отклик на увиденное. Непоннятно чего стесняясь, догадываясь о преступности мною творинмого, я украдкой, будто нечаянно, дотрагивался до чужих женнщин.

Гулко гудело пространство, из шаек выплескивалась вода, в воздух летели брызги, на мокрых скамейках сидели старухи и денвочки, пожилые и молодые женщины, к большинству из них гондами не прикасались мужчины; тут же у их ног вертелся маленьнкий тощий мальчик с крикливо задранной писькой, а они горько смотрели на этот ранний требовательный зов мужской плоти и безнадежно, тоскливо шутили.

Война закончилась, вернулся с фронта отец; вскоре мы посенлились в нашем четырёхметровом семейном склепе. На ночь гронмоздили на тумбочку табуретки и скамеечку, раскладывали на полу набитые соломой матрацы, готовили общую постель.

Моим родителям исполнилось по сорок лет. Какой прекраснный любвеобильный возраст!

Прости, отец, прости меня, мама. Как я, малец, мешал вам обннимать, ласкать, любить друг друга! Сколько мучительных часов вы провели в тёмной тишине, томительно выжидая, пока я засну. Со временем я тоже научился, притаившись, ждать, когда вы реншите, что я сплю, и, волнуясь и притворяясь, подслушивал, поднсматривал за вами...

Ц Плыви сюда! Ц в третий раз позвала Светка.

Шаг вперёд, ещё шаг и ещё... вода щёкотно подступила к зябнко втянувшимся яичкам... я присел, окунулся, поднялся, сделал ещё один шаг и, как мне показалось, поплыл...

Помню: вода. Везде Ц слева, справа, вверху, внизу. Она вливанлась в рот, в нос, в глаза, в уши; я ничего не видел и не слышал, не мог дышать, пытался поднять голову, но вода вновь накрывала меня. Я сражался со стихией; подробностей этого противоборства не помню, но, как оказалось, я вышел победителем: доплыл до желанного берега.

Вернее сказать, доплыл не до берега, а уткнулся руками и жинвотом в дно, отфыркался, проморгался и сделал безуспешную понпытку подняться на дрожащих ногах. Это удалось с третьего или четвёртого раза. Перед слезящимися глазами качалась речка, плыл берег с кустами, падало небо, кружились облака. Сквозь вондяные пробки в ушах до меня донёсся Светкин голос, слов я не разобрал, повернул голову в сторону, с которой шёл звук.

Ц Ты здорово подгребаешь по-собачьи, Ц серьёзно сказала Свентка. Ц Скидавáй трусы, я отожму.

Она подошла к воде, протянула мне руку, и я, шатаясь, ступил на прибрежную гальку. Не было сил сопротивляться её проворнным пальцам, которые стянули всё немногое, что на мне было ("подними эту ногу, теперь эту, вот так, умница"). Новоиспечённный покоритель водных просторов, я стоял перед девушкой моей мечты в чём мать родила; только почти полная невменяемость позволила мне выжить, не умереть на месте от позора: открывншееся её взгляду нечто не имело шансов стать предметом моей мужской гордости.

Меня бил озноб, тошнило. Светка села рядом и прижалась ко мне обсохшим горячим боком, обхватила мои дрожащие плечи, и я почувствовал приступ благодарности и нежности к ней, такой заботливой и красивой.

Солнце уже поднялось и припекало почти по-летнему. Я сонгрелся, дрожь прошла, Светкина близость окончательно привела меня в чувство. Мне захотелось как-нибудь выразить ей признантельность, и я сделал это по собственному разумению: стал чинтать стихи.

Какие это были стихи! В нашем ремесленном училище, в краснном уголке, помполит раскладывал популярные в те годы брошюнры библиотечки "Крокодил"; в них публиковались карикатуры Кукрыниксов и Бориса Ефимова с рифмованными подписями С.Я.Маршака. Я зачитывался ими. Потрясённый тем, что вот так складно можно рассказать о каждом событии, о любом жизненнном факте, я запоминал злободневные вирши на тему недавней войны и победы, Нюрнбергского процесса и начавшегося протинвостояния с Западом, и вот теперь спешил поделиться со Светнкой, с несравненной красавицей Светкой, с самой замечательной на всём белом свете девчонкой захотелось мне поделиться пренлестью чарующих строк С.Я.Маршака. На берегу речки, которая только что чуть не поглотила меня, я декламировал:

аааааааааааааааааа "Кургузая злая гиена,

аааааааааааааааааа Акула и волк-живодёр

аааааааааааааааааа Тайком заключили военно-

аааааааааааааааааа Торгово-морской договор.

аааааааааааааааааа И значилось в том договоре..." Следовало перенчисление пунктов подлого пакта между участниками оси Токио-Рим-Берлин. Светка встала, шагнула к воде, наклонилась, взяла плоский Камушек и, размахнувшись, метнула его вдаль. Галька пролетела за середину речки, коснулась поверхности воды, взмынла в воздух и запрыгала, запрыгала, зачастила, дугой ушла в стонрону и плюхнулась на мокрый песок противоположного берега. Светка свистнула, потянулась и застыла с закинутыми за голову руками.

Ц Светка! Ц сказал я, Ц Светка!..

Она обернулась на зов. Я, бесштанный, оказался рядом с ней, маленький, ниже её на целую голову, с тоненькими ручками и узнкой детской грудкой, но, несмотря на это, с вызывающе заявивншим о себе мужским достоинством. Светка рассмеялась, небольнно щёлкнула, наклонилась и чмокнула меня в губы.

Ц Погодь. Ц Она сдёрнула с веток платье, расстелила его на траве. Опустилась, тряхнула головой, русые её волосы разметанлись по лицу и по плечам. Ц Чего заробел! Подь сюда. Ну же...

Возвращались мы в сумерках. Переплывать речку не пришнлось.

Ц Не трусь, Ц сказала Светка. Ц Здесь в самом глыбком месте воробью по яйцы. Давай руку, шагай.

Мы шли по песчаному дну. Вода, тёплая и ласковая, иногда доходила мне до подбородка, и тогда я приподымался на цыпочнки, а Светка обхватывала мою шею и смеялась.

Одежду мы натянули на себя, когда вышли на берег.

Ц А у меня нынче день рождения, Ц сказала Светка и потрепанла меня по голове.

Показались дома, и сразу запахло сиренью.

Луна на небе была полная, большая.

Когда мы подходили к Светкиному дому, из их калитки вышел мужчина, пересёк улицу и вошёл во двор ремесленного училища.

Ц Твой папка, Ц сказала Светка. Ц Вот и породнились, теперича мы с тобой вроде как кумовья.

Ц Ага, Ц согласился я. После всего, что произошло, я и вправду чувствовал в ней родного человека. Самого родного. Хотелось прижаться Ц головой к её груди, утопить лицо в волосах и надолнго замереть...

Ц Иди спать. Сомлел совсем.

Калитка за Светкой затворилась, звякнула тяжёлая щеколда. А я всё стоял и стоял... а потом понял, что и вправду Ц нужно идти.

По тёмному коридору я дошёл до двери, остановился, прислуншался. Отец с матерью разговаривали на повышенных тонах. Я даже различил, что говорят они по-еврейски, это угадывалось по интонациям; слова звучали неразборчиво.

Вдруг представилось: войду и изображу, что ничего не проинзошло, обыденно отвечу на вопросы, и мне поверят, и меня понкормят, хотя есть не хочется; родители разложат матрацы и погансят свет, и мы уляжемся. С одного края мама, с другого Ц я, отец между нами. И наступит тревожное безмолвие, которое будет нанрушаться оглушительным стуком моего сердца, и я не перестану удивляться, как это родители не слышат его или только притвонряются, что не слышат.

Тишина будет тянуться долго-долго; потом отец прошевелит губами маме на ухо: "Эр шлуфт шойн", Ц а она, не поворачиваясь, ответит Ц тоже одними губами Ц в стену: "Варт абисл."¹ И они занмрут и подождут ещё, и потом опять Ц вопросом: "Эр шлуфт шойн?" Ц "Их вейс нит. Варт нох абисл."² Так несколько раз, пока...

Нет, нет, только не сегодня! Не это! Ни-за-что!..

Как я отошёл от двери? Не помню...

Помню задний двор. Пахнет конской мочой и потом. С тех пор запах конюшни связан в моей памяти с лунной летней ночью, вынсоким звёздным небом и моими слезами Ц впервые не от боли, не от обиды Ц может быть, просто оттого, что живу на земле.

Старый Агалаков уныло стоял, опустив большую голову, и чансто моргал белыми невидящими глазами.

По-правде-то Агалакова звали Ротфронт, и был он кобылой. Его списали в воинской части и вместе с другими лошадьми готонвили к отправке на мясокомбинат. Но уж больно стар и худ был этот ветеран Великой Отечественной Ц даже для изготовления колбасы; отец, с детства любивший лошадей, поставил нужному человеку поллитру и уговорил передать кобылу "с баланса на банланс", оприходовал её в качестве средства гужевого транспорта, и стала она движимой собственностью ремесленного училища. Облуправление выделило фонды на фураж и утвердило штатную должность конюха. На неё приняли маленького рябого татарина Агалакова, и кобылу все стали называть вот таким нерусским именем. Она освоилась и откликалась и на "Ротфронта", и на "Агалакова", и на любое другое проявление человечного к себе отношения.

Агалаков поднял морду, я обхватил горячую его голову и принжался лбом к доброму лошадиному лбу. "Агалаков, Ц говорил я, Ц милый мой Агалаков, помоги мне. Я люблю её. Ты знаешь, что значит: "люблю"? Скажи, Агалаков, ты знаешь, что это такое?"

аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа

¹ "Эр шлуфт шойн." (идиш) "Он уже спит." "Варт абисл." "Подожди немножко."

² "Эр шлуфт шойн?" (идиш) "Он спит уже?" "Их вейс нит. Варт нох абисл." "Я не знаю. Подожди ещё немножко."

Конечно, слова я произносил не такие, а Ц возможно Ц и слов никаких не было. Мои слёзы текли в слепые лошадиные глаза. Агалаков молча смаргивал их, а потом помотал головой и заржал почти человеческим голосом:

Ц Садись верхом, поскачем спасать твою любовь, выручать из беды ненаглядную твою Светку.

Я хотел удивиться, но не стал, вскочил Ротфронту на спину и прижал ноги к лошадиным бокам. Уши у Ротфронта удлинились. "Конёк-Горбунок!" Ц подумал я Ц уже на лету. Встречный ветер высушил слёзы на моих щеках.

Под нами промелькнули леса и поля; мы оказались на берегу речки. Противоположного берега не было видно. Волны закрыванли горизонт, Рыба-Кит выбрасывала фонтаны воды. На спине у кита пристроилась троица: кургузая злая гиена с чёлкой и усиканми Адольфа Гитлера, акула с раскосыми азиатскими глазками и волк-живодёр, похожий на итальянского фашиста-дуче Муссолинни. То тут, то там к небу взмывали ещё фонтаны. Флотилия устнремлялась к Светке; головка её, похожая на поплавок, металась между волнами, волосы шлейфом тянулись за ней.

Ц Светка, держись! Ц крикнули мы с Агалаковым в один голос. Ц Све-етка-а-а!

Чтобы спикировать, я сложил пальцы лодочкой, ступнями оттолкнулся от Конька-Горбунка, но в это время что-то тяжёлое ленгло на моё плечо и помешало долететь до Светки. Меня охватил страх. Пытаясь стряхнуть тяжесть, я обернулся. За моей спиной стоял отец.

Отношения между родителями стали натянутыми. Мама чансто плакала, друг с другом отец с матерью разговаривали на понвышенных тонах, однако при моём появлении замолкали.

Потом отец уехал в командировку; по возвращении сообщил, что его переводят на работу в другой город с предоставлением жилья. Мы собрали пожитки и покинули Троицк Ц навсегда.

В Копейске, куда мы переехали, я поступил в пятый класс, учился неровно, школу закончил без медали, и родители приняли
это как крах всей своей жизни. Они ещё не знали, что крах этот Ц не последний и не самый страшный...

В марте 1971-го года я ринулся в последнюю перед отъездом из СССР служебную командировку. Мне казалось очень важным покинуть страну по-доброму: завершить незаконченные работы, подчистить хвосты, подписать протоколы...

Вспоминаю: город Рудный Кустанайской области, Соколовнско-Сарбайский горно-обогатительный комбинат. До областного центра добрался самолётом, дальше Ц автобусом.

Гостиница напротив заводоуправления, через городскую плонщадь. В номере, на грязном столе с неубранными бутылками, расстелена усеянная мушиными трупами и сухими хлебными крошками местная газета двухдневной давности. Я бегло просмонтрел её. Обе внутренние полосы заполнены письмами в адрес рендакции: авторы клянутся в любви к советской Родине и ни за что не хотят уезжать на постоянное жительство в капиталистическую ФРГ. Корреспонденции сбиты по одной колодке, отличаются лишь фамилиями, сплошь немецкими. "И у них то же..."

Спустился в ресторан Ц пообедать. Многолюдно, густо накуренно, шумно. Посетители перекрикивают маленький странный орнкестрик: аккордеон, скрипка, балалайка и мятые медные тарелки.

В центре зала, вокруг ряда приставленных один к другому стонликов, расположилась компания. Речь держит пожилой человек, облачённый в вечерний костюм. Немецкий акцент.

Ц Уфажаю три человек на целый сфет: Adolf Hitler, Моше Данян и Сергей Есенин. Ja! Ц Уронив стул, оратор вскарабкался на сцену, качнулся, но не упал, сунул ассигнацию аккордеонисту: Ц Spiel! Ц и запел неожиданно высоким чистым голосом:

аааааааааааааааааа "Не шалею ни сову, ни клячу.

аааааааааааааааааа Всё про тётка спелый я блондин.

аааааааааааааааааа Уй вы, Таня, солодом охваченный!

аааааааааааааааааа Ja, ни пуду Польше." Ц Всхлипнул, взвинтил гонлос до пронзительности и прорыдал:

аааааааааааааааааа "Мало дынь!"

"Уедет, Ц подумал я. Ц И песню увезёт с собой Ц вместе с наднрывом и с дынями. Всю оставшуюся жизнь будет плакать и понвторять: "Уй вы, Таня, солодом охваченный!.."

В Рудном я справился с делами за неделю; дальше мой путь лежал к станции Коршуниха-Ангарская, в город Железногорск-Илимский, на тамошний горно-обогатительный комбинат

Наш реактивный лайнер долетел до Новосибирска; громкогонворители сообщили, что ни Красноярск, ни Иркутск не приниманют, да и этот аэропорт уже отказал в вылете Ц из-за нелётной понгоды; поезд довёз меня до Братска, дальше Ц опять самолётом, маленьким, похожим на этажерку; мы поболтались-поболтались в непроглядной чёрной мути и совершили вынужденную посадку в каком-то очень таёжном, не обозначенном на карте месте.

Аэровокзалом служил сарай с перекошенной дверью. Допонтопный автобусик протряс нас по раздолбанной улочке; вдоль неё тянулись кривобокие избёнки; наше транспортное средство дёрнулось, рыкнуло и остановилось у неожиданно строгого трёхнэтажного строения, перед ним красовалась ухоженная клумба с цветами. Над входом две вывески:

ОФИЦЕРСКАЯ ГОСТИНИЦА

и

РЕСТОРАН ДЕрмак"

Пока нас оформляли, я узнал из разговоров, что "за горой", конторая на деле была холмом метров в 250-300 высотой, расположенны военный городок, аэродром стратегического назначения, ранкетная база и то ли лётное, то ли ракетное училище. Станция местного радиовещания и небольшой полулюбительский теленцентр виднелись на поросшей редким леском вершине. За следунющей "горой" протянулась "зона".

Ц Да их тута полным-полно! Почитай, за кажной "горой" по "зоне", Ц махнула рукой полногрудая лет пятидесяти горничная, назвавшаяся Валентиной Ерофеевной. Ц То "база", то "зона", то "зона", то "база" Ц по всей матушке-Сибири этого добра видимо-невидимо. Посторонним у нас вобше-то разрешается до одиннадцати, Ц предупредила она без всякого перехода. Ц У нас тута с распорядком строго. Нашшот бабу привести Ц ни-ни, сразу участкового и протокол по месту работы. Да и нету их у нас, баб-то, одне курсанты да охвицера Ц служивые али семейные. Всех холостых девок курсанты поувозили. Только подрастёт, не успеет монлоко на губах обсохнуть, сбегает раз-другой на танцы, и уже с пузом. Плохо с бабами у нас тута, глухота.

За окном лил дождь, временами сверкало, погромыхивало.

Валентина Ерофеевна закончила наводить в номере порядок, взбила подушку, налила из крана воды в графин.

Ц Ись подёшь?

Ц Не хочется. Помотало нас.

Ц Тады иди в холл, погляди телевийзер. Всё забава.

Шёл старый фильм про разведчиков. Показывали плохо, с пенребоями, с треском. Потом видимость совсем пропала.

Я посидел, бессмысленно глядя на рябое мельтешенье на экранне, поднялся, и тогда передо мной всплыло, прорисовалось удинвительно ясное изображение Ц лицо дикторши; она чётко произннесла:

Ц А сейчас, дорогие товарищи телезрители, вы увидите... Ц и опять беспорядочные всполохи электрических разрядов.

Наваждение: Светка!

Номер телестудии продиктовала мне Валентина Ерофеевна. Я никак не мог запомнить, потом не мог набрать.

Ц Фу ты, криворукий какой! Ц Горничная сама набрала для мення номер, поговорила в трубку. Ц В афире она. Выйдет из афира, позвонит.

Светка позвонила.

Ц Тебя тута хотит один чернявый. Так себе, ничаво. Вот. Ц Ванлентина Ерофеевна передала мне трубку. Ц Накось, представься.

Ц Светка, Ц сказал я. Ц Светка, айда завтра на речку.

Ц Ой, Ц ответила Светка и назвала меня по имени.

....................................................................................

Ц Всё равно ничего не видно, одни помехи. Атмосфера, Ц объняснила Светка. Ц Круглый год у нас атмосфера. Сейчас закрою студию и вызову развозку. Жди, скоро приеду.

Она вошла в комнату Ц мокрая, перемазанная.

Ц Машина увязла, пришлось добираться вброд. Ц Светка стяннула обросшие грязью резиновые сапожки, сбросила на пол пальнтецо, юбка тоже была мокрая, в глине. Ц Два раза падала. Виндишь? Ц выставила ладони. Ц Проверь воду в душе, у нас бывают перебои с горячей водой.

Горячая вода в душе была.

Ц Помоги мне раздеться, Ц сказала Светка.

Она совсем не изменилась. Даже не пополнела. Только стала пониже ростом. Или это я вырос.

....................................................................................

До места назначения я добрался через две недели с лишком: всё время лил дождь, стояла нелётная погода. Атмосфера...

Гудела центральная автобусная станция, сновали люди: вхондили, выходили, стояли, бежали, отставали, догоняли, продавали, покупали Ц всё это было не для меня, проходило стороной, сущенствовало в ином измерении. Мы вышли из-под арки; я, наконец, опустил багаж, подавил в себе непонятное Ц волнение ли, потрянсение или испуг, обернулся.

Ц Здравствуй, Светка.

Ц Разве мы ещё не поздоровались? Ну, здравствуй.

Палило солнце, пылала пустыня, изнывал раскалённый город.

Ц Поехали, Ц сказал я. Ц Здесь недалеко, минут пять.

Ц К тебе? Нет, я не поеду. Я ведь проездом Ц в Эйлат, дочь презент сделала, ублажает мать. Любит. Ц Помолчала. Ц А потом Ц на родину, до-дому-до-хаты, пора и честь знать. Каждому в этой жизни своё... Давай посидим где-нибудь в скверике.

Ц Что ты, Светка, в каком скверике! Мои домашние ждут, я им про тебя столько порассказывал! В пределах допустимого, разунмеется.

Ц Да уж я представляю...

Ц Нет, правда, поехали.

Ц У меня всего час двадцать Ц до автобуса. Посидим где-нинбудь в тени.

У входа в торговый центр нас задержали, долго проверяли Светкин багаж.

Ц Извини, у нас с этим строго.

Ц У нас теперь тоже.

Кондиционеры работали исправно.

В "Капульском" было свободно, редкие посетители пили Ц кто кофе, кто минеральную воду. Я выбрал столик в углу.

Подошёл официант, положил перед нами меню.

Ц Чего-нибудь покрепче? В честь встречи.

Ц У меня впереди дорога. А впрочем, если хочешь...

Ц По бокалу белого сухого. Холодного.

Ц Лучше полусухого.

Мы пили вино, закусывали греческим салатом с брынзой и манслинами.

Ц Как ты меня отыскала?

Ц Страна у вас маленькая. Если очень захотеть...

Ц Где живёт твоя дочь?

Ц На севере. Никак не запомню названия.

Ц Расскажи о себе.

Ц Нечего рассказывать. Живу, как все. На пенсии...

Я поглядывал на часы. Время таяло.

Ц Твоя дочь замужем за евреем?

Ц Должно же человеку хоть в чём-то повезти. Первый мужик в нашем бабьем царстве, и сразу Ц еврей! Да и она ведь тоже в канкой-то степени еврейка. Наполовину.

Ц Твой муж был еврей?

Ц Муж? Который?

Ц Ну, отец твоей дочери.

Ц Мужей у меня было, почитай, полстраны. От директора вэ-пэ-ша до последнего алкаша. Хотя, Ц Светка грустно усмехнунлась, Ц это почти всегда было одно и то же. Попроси принести стакан воды. И узнай, где у них туалет.

Ц За твоей спиной.

Светка тяжело поднялась и зашаркала сношенными босоножнками.

Ц Дочь у тебя, должно быть, красивая, Ц сказал я Светке, когда она вернулась. Ц Похожа на тебя?

Ц Скорее на тебя, Ц ответила Светка. Ц Чернявая.

Я рассмеялся.

Ц У неё есть дети?

Ц У неё есть внуки, двое. Я уже дважды прабабка.

Ц Да ты что! Ц удивился я. Ц Сколько же ей лет?

Ц Сорок восемь... или около того... В общем, под пятьдесят.

Я стал подсчитывать.

Ц Светка, Ц сказал я. Ц Светка, но ведь тогда, в семьдесят пернвом, перед моим отъездом, тогда ты сказала, что у тебя нет детей, что ты совсем одна.

Ц Ну, сказала... Сказала-мазала, какая разница...

У меня сдавило горло, показалось, что погас свет. Стало ненстерпимо жарко. Или, наоборот, холодно. Нестерпимо.

Ц Светка, не дурачь меня. Скажи, зачем ты меня дурачишь?

Ц Ничего я не дурачу. И вообще, давай поговорим о другом. Мы же с тобой столько лет не виделись. Поговорить что ли не о чем? Расскажи про себя.

Ц Когда она родилась? Ц спросил я хрипло. Ц Светка, когда рондилась твоя дочь?

Ц Не тренируйся в арифметике, бессмысленно, дело прошлое... Ц Она взглянула на часы. Ц Расплатись и Ц пора идти.

Ц Светка, Ц сказал я. Ц Светка, я не отпущу тебя, Светка.

Ц Пора, Ц ответила она. Ц Возьми вещи, идём.

Я нёс её вещи, а она держала меня под руку, маленькая, сгорбнленная, седая. Остановилась около справочного.

Ц Поставь здесь. Давай попрощаемся.

Ц Я посажу тебя в автобус.

Ц Нет, не хочу, я сама. Давай попрощаемся.

Я опустил вещи.

Светка вытянула шею, притянула меня, поцеловала Ц в обе щенки.

Ц Я тебе позвоню. Иди.

Я отошёл и укрылся за массивным бетонным столбом. Выгляннул.

Светка помахала кому-то рукой. И тут же к ней подошла женнщина Ц высокая, темноволосая, с наметившейся сединой. Я не сомневался, что вижу её впервые. Но... мне показалось, что я узнал её. Показалось?..

Дочь перекинула через плечо рюкзак, подняла материн чемондан, обе женщины направились к стоянке автобуса на Эйлат и смешались с толпой.

Вернуться к ОГЛАВЛЕНИЮ